Указ немедленно рассылается по батальонам Семеновского полка.

«Как громом пораженные, слушали Семеновцы его чтение, — вспоминает очевидец, — некоторое время самим себе не верили, — наконец, после продолжительного окаменелого молчания, зарыдали, облились слезами, обнимали друг друга, прощались навеки, как будто шли на верную смерть, и с негодованием укора показывали на многочисленные свои раны, как будто желая сказать: того ли мы за них ожидали…»

Офицерам было приказано немедленно развести порученные им отряды по назначенным полкам. «Как будто желая усугубить мучения солдат, провели их в виду Петербурга, но зайти не позволили В самом городе их жены и дети, которых выслали, представляли зрелище не менее горестное, но более плачевное: в стужу, в сырость их спешили гнать толпами; полунагие женщины с грудными младенцами и дети воплем и рыданием оглашали воздух Напрасно просили несколько часов сроку, чтобы забрать свои пожитки, напрасно больные и слабые молили о помощи».

Полковника Шварца приговаривают к смертной казни, но заменяют ее… «увольнением от службы без права вступить в нее».

Так разогнали в армейские полки, в глухую провинцию лучших солдат и офицеров гвардии. Впоследствии власти не раз пожалеют о том, что дали «пороховую начинку» разным воинским частям.

В отделе рукописей Публичной библиотеки в Ленинграде сохранилось более 60 копий, тайно снятых с писем высылаемых семеновских офицеров. На каждой копии помета — «с подлинным верно» и подпись соответствующего почтмейстера: если письмо вскрывалось в Москве — московского, в Киеве — киевского и т. п.

И чего только нет в этих письмах! Вот бывший семеновец Бибиков пишет своей жене Екатерине (урожденной Муравьевой-Апостол), что во всей этой истории «из мухи сделали слона», а у Сергея Муравьева-Апостола чиновники вычитали (и скопировали) жалобу: «Каково сдавать роту в сем ужасном беспорядке. Я тогда отдохну и порадуюсь, когда сяду в сани, чтобы ехать в Полтаву».

И вдруг — письмо 17-летнего семеновского юнкера, с которым мы встретимся еще много раз. Он уверяет отца, что нынешнее происшествие вовсе не связано с его шалостями (как родители непременно подумают!):

«Еду в Полтаву. Долго ли пробудем, неизвестно, есть надежда, что нас простят. Ради бога, не огорчайтесь, карьера может поправиться. В бытность мою в Петербурге не успел заслужить прежние вины, но новых не делал, и вперед все возможное старание употреблю сделаться достойным Вашей любви.

Михаил Бестужев-Рюмин».

Какие же выводы делают члены Тайного общества под впечатлением Семеновской истории? Союз благоденствия не ожидал взрыва, не использовал ситуации. Кроме того, конечно, усиливается сомнение в том, что нужно не торопиться, а ждать медленных перемен.

«Потешный полк Петра-Титана», разогнан… Но солдат-конногвардеец через несколько месяцев скажет: «Ныне легко через семеновцев стало служить; нам теперича хорошо и надо молчать. А если поприжимать будут, то и мы заговорим». Гвардейских саперов отныне велено наказывать лишь за крупные проступки — «не более 10 лозанов». Один бунтовской день смягчил режим во всех полках раз в десять сильнее, чем это смогли бы сделать все 200 членов Союза благоденствия со всеми их связями.

Эхо семеновских событий разносится далеко и отзывается на другом краю империи, в Кишиневе, среди южных декабристов.

ИЗ ЗАПИСОК ИВАНА ЯКУШКИНА

«Союз Благоденствия, казалось нам, дремал. По собственному своему образованию он слишком был ограничен в своих действиях. Решено было к 1 января 21-го года пригласить в Москву депутатов из Петербурга и Тульчина для того, чтобы на общих совещаниях рассмотрели дела Тайного Общества и приискали средства для большей его деятельности. Фонвизин с братом должен был отправиться в Петербург, мне же пришлось ехать в Тульчин…

В Тульчине члены Тайного Общества, не опасаясь никакого особенного над собою надзора, свободно и почти ежедневно сообщались между собой и тем самым не давали ослабевать друг другу. Впрочем, было достаточно уже одного Пестеля, чтобы беспрестанно одушевлять всех тульчинских членов, между которыми в это время было что-то похожее на две партии: умеренные, под влиянием Бурцева, и, как говорили, крайние, под руководством Пестеля… Бурцев уверял меня, что если Пестель поедет в Москву, то он своими резкими мнениями и своим упорством испортит там все дело, и просил меня никак не приглашать Пестеля в Москву. На совещании я предложил тульчинским членам послать от себя доверенных в Москву, которые гам занялись бы вместе с другими определением всех нужных изменений б уставе Союза Благоденствия, а может быть, и в устройстве самого Общества. Бурцев и Комаров просились в отпуск и по собственным делам своим должны были пробыть некоторое время в Москве. Пестелю очень хотелось приехать на съезд в Москву, но многие уверяли его, что так как