кроликов, за много чего еще, когда ему и восьми лет не было. Казалось бы, в таком возрасте Илан только и делал, что приходил к отцу в лавку больше важничать, чем заниматься чем-то полезным. Основное время он в этом периоде жизни проводил в школе, за учебниками и за своими рисунками. В эти моменты ему становилось горько за свои проделки и непонимание отца. За то, что он думал только о себе, и не знал, какие тяжелые дни были у Исмаила в этом же возрасте. Илан почти сам завидовал себе и хотел бы поменяться с отцом, лишь бы ему было тогда в детстве лучше.

Когда мама ласкала ему волосы, все также, по-прежнему, гладя его по голове на своих коленях, то молодому человеку вспоминались рассказы о том, как отца в возрасте четырех лет оставили в далекой деревушке с дальними родственниками одного, вспоминал из его рассказов почти постоянно голодного и одинокого, брошенного ребенка. Он отчетливо представлял момент отъезда мамы с сестрой, когда отец босыми ногами бежал за отъезжающим автобусом, плакал, падал, вставал, вновь бежал и хотел вернуть маму и сестру, вернуть себе свою безопасность и веру в мир. Но они все дальше и дальше отдалялись от его. Молодому человеку становилось настолько невыносимо больно, что он резко вставал, освобождаясь от рук мамы, почти со злостью к своему миру, покою и счастью.

Илан все больше проникал в боль и травмы своего отца, впитывая его раннюю жизнь и, как следствие, его текущее мировоззрение. Он понимал, что отца изменить почти невозможно, как бы он ни хотел ему счастливого настоящего. Он только ломал голову, как создать это счастье, не вовлекая в это самого Исмаила. Для него эта цель стала как будто смыслом жизни, а ругань и недовольство отца воспринимались почти с нежностью.

Если сравнить с ранним детством и юношеством, конечно, их отношения стали гораздо стабильнее. Илан уже оканчивал третий курс университета, и еще один год учебы уже виделся ему почти завершенным. Планы на жизнь менялись. Амирам прекрасно справлялся с бизнесом в городе, а Илан уже пришел к соглашению, что будет вести дела лавки в своем родном городке. Отец был весьма счастлив, так как тоже видел Илана поближе к себе и Ханне, в то время как Амирам далеко со своей супругой.

Единственное, чем его расстраивал Амирам, это тем, что новостей о пополнении в его семье все никак не было. Исмаил и Ханна очень ждали этого момента. Про Ашера Исмаил старался не думать и вовсе. Хотя, как он ни старался, сына из сердца выбросить не мог. И при любом шепоте дома прислушивался, чтобы узнать, как он там в городе живет. Оставшись один, без работы, без средств, без квартиры. Тем временем у Ашера прекрасно сложилась жизнь с супругой. Клэйр была в положении, они уже оплатили первоначальный взнос за квартиру. Оба работали в одной компании и вели жизнь весьма с достатком. В день, когда Исмаил узнал о скором пополнении в семье Ашера, он отчетливо в себе отметил и радость за своего сына, и досаду, что старший еще никак не обрадует родителей, и грусть, что ему не удастся никогда наслаждаться общением с этими внуками.

Он уже не чувствовал обиду за непослушание сына и не держал зла на него за это. Его больше волновала жизнь Илана. Если он себе позволит эту слабость по отношению к Ашеру и будущим внукам, то это будет открытой дорогой – Илан также может сойти с того пути жизни, что отец видел примерным и подобающим сыну Исмаила. Он всегда радовался своей победе над глупыми занятиями младшего сына, его бесплодной тратой времени с красками, над пустым его времяпрепровождением. А сейчас не мог допустить своей слабости, которая привела бы к непоправимым последствиям для жизни, будущего счастья и успеха младшего сына.

В один из теплых осенних вечеров, больше чем через полгода после свадьбы Ашера, когда Илан был с Хилай, Исмаил заговорил с Ханной о дальнейшей жизни сына.

– Ханна, я думаю, что Илан, как только окончит университет, а осталось-то всего один год, то было бы неплохо организовать его жизнь и осчастливить его семейными узами. Я не хочу, чтобы мы ждали и тянули с этим вопросом, как со старшими сыновьями. Он с тобой ни о ком не разговаривал? Возможно, у него есть невеста?

Ханна от неожиданности такого подхода даже сначала растерялась, потом собралась с мыслями и ответила супругу, что ничего не знает, но может спросить и узнать. Ханна была в замешательстве от своих собственных мыслей, что никогда не думала даже спросить об этом столь близкого человека, к кому она практически полностью приросла душой за все эти годы жизни. И она не могла себе объяснить, почему у нее эта мысль ни разу не возникала. И причиной были не легкий стыд и стеснение, как со старшими сыновьями, а даже некий запрет на эти раздумья. Как будто Илан целиком и полностью принадлежал отцу, что ее даже в какой-то момент напугало. Как будто она могла пропустить что-то еще не менее важное в его жизни за забором этого искусственного барьера. Чтобы отогнать чувство вины и тревогу, она обещала себе сегодня же вечером поговорить об этом с сыном.

Илан и Хилай все еще не могли встречаться в саду у нее, так как слишком долго надо было дожидаться темноты. Поэтому до самого заката солнца они прохаживались у моря, посещали кафе и рестораны, и только к самому отходу солнца он провожал ее до дома, потом уезжал к себе в город или уходил домой.

Сегодня молодые люди пошли в небольшой парк, который находился на окраине городка. Был светлый, безоблачный, весенний день. Дождавшись появления звезд и луны на небе, Хилай легла лицом к небу на траву у небольшого дерева. Илан, сидя на скамейке, уже давно облокотился головой о спинку скамьи и наблюдал за еле заметными сверкающими точками на небе. Обратив внимание, что подруга выбрала более удобный ракурс на земле, он ее спросил:

– И что ты видишь?

– Бесконечность. А ты?

– Ограниченность.

Хилай повернулась к нему, чтобы проверить, туда же он смотрит, что и она, или нет. Как будто хотела проверить, насколько их угол взора отличался, что такая разная картина создается.

– Ладно, а что ты еще видишь, Илан?

– Темноту. А ты?

– Свет далеких звезд, отблеск холодного месяца и свободу. А что ты чувствуешь?

– Холод от ветра. А ты?

– Тепло