Наставники и судьи имели собственные причины на то, чтобы поверить в игру аббатисы, и мотивы эти выглядели не слишком приглядно. Вопрос в том, насколько серьезно относилась к себе сама Иоанна? Удалось ли ей одурачить своих монахинь? Мы можем об этом только гадать.

Любой лицедей от духовности, даже самый увлеченный, время от времени чувствует, что заигрался, что над Богом так насмешничать нельзя. Да и люди не настолько тупы, чтобы долго оставаться во власти обмана.

Сестра Иоанна поняла это еще на ранней стадии своего затянувшегося спектакля, в котором она исполняла роль святой Терезы. «Бог, — писала Иоанна, — слишком часто предавал меня в руки тех, кто доставлял мне много страданий». Сквозь эти туманные слова легко себе представить следующие картины: вот некая сестра Икс, только что выслушавшая от настоятельницы вдохновенную лекцию о Браке Небесном, скептически пожимает плечами; вот сестра Игрек язвительно улыбается, глядя, как Иоанна экстатически закатывает глаза в церкви, изображая из себя Пресвятую Деву. Всем нам кажется, что мы самые хитрые и умные на свете, однако же окружающие довольно легко разгадывают нашу игру. Этот факт способен кого угодно вывести из равновесия.

К счастью (или к несчастью) для сестры Иоанны, предшествующая настоятельница урсулинского монастыря не отличалась проницательностью и не относилась к числу тех, кто «доставил Иоанне столько страданий». Благочестивые беседы с молодой монахиней, ее образцовое поведение и послушание произвели на добрую игуменью столь глубокое впечатление, что перед тем, как покинуть монастырь, аббатиса попросила церковное начальство сделать ее преемницей сестру Иоанну. Просьба была удовлетворена, и вот в двадцать пять лет Иоанна стала безраздельной владычицей маленького царства, все семнадцать подданных которого обязаны были повиноваться ей и внимать ее наставлениям.

Одержав долгожданную победу, которой предшествовала долгая и утомительная подготовка, Иоанна решила устроить себе праздник. Она по-прежнему читала мистические книги и вела ученые разговоры о христианском совершенстве, но в перерывах между этими благочестивыми занятиями вовсю предавалась доступным ей радостям жизни. Почти все время она проводила в гостиной, болтая о том о сем с друзьями и знакомыми, приносившими новости и сплетни из суетного мира. Годы спустя Иоанна будет каяться: «Как бы я хотела смыть все те грехи, коими я покрывала себя во время тех суетных разговоров; поистине безрассудство — пускать молодых монахинь в гостиные их монастырей, чтобы они вели с посторонними — хоть бы и через решетку — пустые разговоры. Впрочем, даже самая благочестивая беседа, когда в ней участвовала мать-настоятельница, странным образом непременно сворачивала в сторону. Допустим, начиналось с разговора о благочестии святого Иосифа, о молитвенном созерцании и святой безмятежности, о служении Господу и прочих высоконравственных материях, а потом вдруг ни с того ни с сего беседа меняла направление, и речь вновь заходила о похождениях ужасного и интригующего Урбена Грандье.

— О, этот бесстыдник с улицы Золотого Льва… А вы слышали про ту молодую недотрогу, которая служила экономкой у господина Эрве, пока он не женился?.. А про дочь сапожника, которая теперь устроилась служанкой к ее величеству королеве-матери и рассказывает ему обо всем, что происходит при дворе?.. А знаете, какие епитимьи он накладывает… Ужас, просто ужас!.. Да, преподобная матушка, прямо за алтарем, в каких-нибудь пятнадцати шагах от Святого Причастия!.. Бедняжка Тренкан, ее он соблазнил прямо под носом у прокурора, в домашней библиотеке! А теперь еще мадемуазель де Бру. Да-да, та самая, ханжа и святоша. Так держалась за свою девственность, говорила, что никогда не выйдет замуж. Набожная, все молилась, а когда умерла ее мать, хотела стать кармелиткой. А вместо этого…»

Настоятельница слушала все эти сплетни и думала, что у нее никакого «вместо этого» нет и быть не может. В девятнадцать лет она стала послушницей, а вслед за тем и монахиней. Когда умерли ее сестры и два брата, родители умоляли Иоанну вернуться в отчий дом, выйти замуж, родить им внуков. Но она отказалась. Почему? Ведь она ненавидела тоскливую монастырскую жизнь, однако все же осталась в обители — хоть в ту пору еще и не дала монашеского обета. Какое чувство было сильнее — любовь к Господу или ненависть к матери? Чего Иоанна хотела больше — досадить барону де Козе или угодить Иисусу?

О госпоже де Бру Жана думала с завистью. Подумать только — ни вздорного отца, ни надоедливой матери, полным-полно собственных денег! Сама себе хозяйка, поступай, как заблагорассудится. Вот и Урбена Грандье заполучила.

От зависти один шаг до ненависти и презрения.

Лицемерка, строящая из себя непорочную девственницу! Эта бледная физиономия, тихий голос, четки, молитвы, карманное Евангелие в красном бархатном переплете. А сама тем временем прятала за густыми ресницами огненный, похотливый взгляд. Чем она лучше всех прочих шлюх отца Грандье? Точь-в-точь такая же, как дочь сапожника или малютка Тренкан. И ведь не сказать, чтобы она была такой уж юной. Старая дева тридцати пяти лет, тощая, смотреть не на что. А Иоанна еще так молода, хороша собой — сестра Клэр де Сазийи говорила, что лицо у матери-настоятельницы — как у ангела, взирающего на землю с облаков. И какие глаза! Все восхищаются ее глазами — даже ненавистная мать, даже злющая тетка-аббатиса. Заманить бы священника к себе в гостиную! Там Иоанна могла бы бросить на него через решетку такой обжигающий, страстный взгляд, что святой отец узрел бы ее душу во всей наготе. Вот именно — наготе. Там, где есть решетка, отпадает нужда в скромности. Решетка заменяет скромность. Можно забыть о сдержанности и приличиях. Та, что заточена за железными прутьями, в стыде не нуждается.

Однако возможности проявить бесстыдство, увы, не предоставлялось. Приходскому священнику незачем было появляться в монастыре. У урсулинок был свой собственный наставник, а среди пансионерок родственниц или знакомых у кюре не было. Занятый своими священническими обязанностями, а также бесконечными судебными исками, Грандье не мог тратить время на пустые словеса, на рассуждения о христианском совершенстве. Что же касается чувственности, то многочисленные любовницы вполне удовлетворяли все его телесные потребности. Шли месяцы, годы, а аббатиса все не могла устроить так, чтобы кюре мог заглянуть в ее глаза. Грандье оставался для нее всего лишь звуком, именем без человека — но таким именем, от которого веяло страстью и силой. Фантазии, сумрачные видения, а более всего любопытство разжигали воображение монахини.

Плохая репутация — это эквивалент запаха, который издают животные во время брачного периода. Впрочем, не только запаха, но еще и криков, и даже, в случае некоторых насекомых, инфракрасного излучения. Когда женщина слывет распутной, она как бы подает всем мужчинам невидимый сигнал: ее можно домогаться. Точно таким же соблазном веет от прославленных соблазнителей, известных разбивателей сердец. Перед ними трудно устоять даже самым почтенным дамам. В глазах затворниц урсулинского монастыря Грандье представал фигурой поистине легендарной. Он был полу-Юпитер, полу-Сатир — безгранично похотливый, а потому необычайно интересный и привлекательный. Позднее, во время процесса над Грандье, некая замужняя дама, принадлежавшая к одной из лучших луденских фамилий, рассказала, как однажды, после причастия, священник посмотрел на нее в упор, и она «ощутила неистовую страсть к нему, испытав дрожь во всех своих членах». Другая свидетельница показала, что однажды, встретив кюре на улице, была охвачена «необычайно сильным чувством страсти». Третья просто посмотрела, как он входит в церковь, и «затрепетала от чувств, готовая немедленно отдаться ему прямо там же, на месте». Надо отметить, что все эти свидетельницы славились добродетелью и безупречной репутацией. Каждая была замужем, у каждой росли дети. Бедная Иоанна не имела ни мужа, ни детей, ни каких-либо занятий. Что же удивительного, если она заочно влюбилась в это восхитительное чудовище, отца Грандье! «Мать-настоятельница была не в себе и разговаривала все время только о Грандье, к которому были устремлены все ее помыслы», — читаем мы в свидетельских показаниях. Иоанна думала о священнике постоянно. Ее созерцательные медитации, которые должны были быть обращены к Господу, вместо этого концентрировались на Урбене Грандье. Повторяя это имя, Иоанна воображала себе непристойные, пьянящие картины. Она стремилась к Грандье, как мотылек, летящий на огонь, как школьница, влюбляющаяся в эстрадного певца, как скучающая домохозяйка, сходящая с ума по Рудольфу Валентино. Стоит ли удивляться, что психика Иоанны не выдержала. В 1629 году она слегла с «недугом живота», вызванным чисто психосоматическими причинами. Доктор Рожье и хирург Маннури писали, что «она ослабела до крайней степени и едва могла ходить».