Типа вот какой добрый царь Вова Путин и сынъ Его Медвед и Его преосвященное Кормиличество Метроподлит Пидрилл. Ёбаные оккупанты. Ручка кончилась на них.

Крытники прислали мне ручку. Теперь буду гнать до утра свою пургу. Вот на этом же продоле при Сталине сидела хренова гора политических и насмерть заключённых сюда по приговору троек и четвёрок, по страшным приговорам тогдашнего страшного суда.

Если на Владимирскую тюрьму №2 повесить мемориальные таблички – то не будет виден красный кирпич, из которого тюрьма сляпана.

А теперь ещё я здесь. Смешно. И, правда, очень смешно. Я и Василий Сталин (который сидел по-моему уже после смерти основного Сталина), или я и Даниил Андреев, который написал свою чудо-шизятину «Роза Мира» именно здесь, на первом корпусе в этих полуподвальных хатах.

Сидел здесь фельдмаршал Паулюс, который 6-ю армию под Сталинградом угробил, комендант Берлина Гельмут Вейдлинг, фельдмаршал, командующий группы армий «Центр» Фердинанд Шёрнер, начальник личной охраны Гитлера Ганс Раттенхубер. А уж известных «Наших» всех не перечислишь. Никакой ручки не хватит.

(А то тут заныли: Вова Путин и Сынъ Его не дают им свободы. Смешные люди человеки. А ещё этот Гидроподлит, Педрилл. Тот тоже свободы не даёт. Век… )

И, что интересно, интерьер хат с того времени изменился мало. Только газеты на стенах посвежее, да в некоторых хатах унитазы вместо «дальняка», а в остальном всё, как было при Сталине.

Когда я мог представить себе, что окажусь здесь?

Но сейчас, слава богу, не 37-й год, а я не политический, а вообще дурак, и если повезёт, то в следующем году буду на свободе. Дуракам, говорят, везёт. Правда не всегда, но уж если везёт – то это на всю жизнь.

Мне постоянно снится Настя. И кошка ко мне приходит ещё. Я открываю ей фрамугу и вместе с кошатиной в камеру врывается мороз, наполняя мир воздухом. Я через час прокуриваю этот воздух и выпускаю гулять кошку. Кошатина серая, глаза глупые и ест исключительно баланду. Давал ей консервы – не жрёт. Я смотрю ей в глаза, она в мои смотрит, вот и общаемся.

Я назвал её Баланда.

Когда я был маленький, я очень любил гладить кошек и бить бутылки. Иногда отправлялся в экспедиции по поиску кошек и бутылок. Всех кошек я знал лично, так же, как и котов. И знал места вероятного появления пустых бутылок. Алконавты и люди меня ненавидели за то, что я бил бутылки. Первые не могли их в разбитом виде сдать и обменять на полные, вторые не любили битое стекло. Хоть я и старался разбивать эту тару в местах, где никто не ходит. В разрушенной котельной, например. Я там разворотил всё, что можно и нельзя, только чугунные печи не поддавались моему Сталинграду. В котельной мы любили играть в войну. На войне были мы и они. Мы – хорошие, они – плохие. Или наоборот. Иногда вместо Них выступали виртуальные враги. Виртуального врага мы представляли чётко, он был обязательно фашист. И если у кого из наших не было игрушечного оружия, то просто брали палку и стреляли из неё.

Очень у многих деревенских были самодельные деревянные пистолеты и автоматы. У нас с Кирюшей были и кошерные, с магазина, и деревянные, от Мишки.

Мишка, умная голова, сделал мне деревянную копию MP-38, он же MP-40, модернизированный, (Maschinenpistole), винтовка, нет, что я гоню, это MP-44 уже винтовка, а 38-40 – это пистолет пулемёт пока ещё. Короче, автомат, состоящий, кстати, на вооружении Вермахта с 39-го по 45-й год, и ошибочно прозванный в нашем народе Schmeisser. (Хотя сам Хуго Шмайссер не имел к этому автомату никакого отношения. Конструктор этого оружия Бертольд Гайпель). Ну хуй с ним, а половина деревни-то – бабки. И они очень возмущались, когда я рассекал по деревне с этим МР. Называли меня фашистом недобитым, ну а когда моя бабушка, бывшая три года в оккупации, увидела в руках «унука» это деревянное изделие, – чуть не свалилась в обморок. Назвала меня Гитлером, а Мишка на месяц в побег ушёл.

Кирюша лазил с уменьшенной копией нашего родного ППШ и поэтому вызывал у населения симпатию. Кирюша был СВОИ.

Я был немец. Мне даже прилепили кличку Немец, но продержалась она недолго.

В войне использовались и ручные гранаты всех видов, и противопехотные мины. Центр Баттла находился в котельной, а зона боевых действий – на всём болоте. Мы бегали и воевали до ночи, пока не загонят или пока комары не сожрут окончательно. Возвращались победителями. Возвращались, чтобы утром снова пойти.

Кирюша прилепил мне погоняло Кот. За этих кошек. Я его называл Кирьян. Были так же: Слонёнок, Кабан, Страус, Жужа, Румын, Мотыль, и Лёша Говно, который ничуть не обижался на то, что он Говно, и даже через десять лет, когда его уводили в армию, он был Говно и нормально на это позывное откликался.

Он и сейчас Говно. И у него есть дети уже. Двое, взрослые почти. Тоже Говно. И тоже не обижаются. Какая-то странная семейка. Жена у Говна – Маринка, забыл фамилию, короче все в неё были влюблены, а мы с Кирюшей на неё на чердаке дрочили.

05.02.2011.

Тюрьме скоро конец. Утром приходил Рогов, врач, местная легенда, ему уже за 70 и он до сих пор работает на этой грустной ниве дуропроизводства. Называл меня на Вы и говорил, что документы мои готовы и завтра-послезавтра он отправит меня в дурдом. А именно в 4-ю больницу, посёлок Содышка, Суздальского района Владимирской области. Очень извинялся, что здесь по сравнению с Кошкиным Домом, бытовые условия ужасные.

Я говорил, что нормальные условия, тюрьма как тюрьма, ничего страшного, а что стены со времён Берии некрашены – то в этом даже своя прелесть.

Потом выдернул меня опер. Молодой и толстомордый. Спрашивал, чем я на воле заниматься буду. Стандартная процедура перед освобождением. Потом бумажки, которые нужно подписать, что тут не били, не мочили и вообще, что рай на земле уже создан в отдельно взятой владимирской тюряге № 2; плюс отеческие наставления, ты, типа, сынок, не попадай больше в нашу систему, ебать её в рот, живи, не хуеверть, люби свою Настю.

Я улыбался и кивал гривой и какая-то незаметная дрожь пробегала внутри. Освобождение.

Но до свободы мне ещё как до Китая раком, и сколько проторчу в дурдоме знает только Бог,