— Вам нужен… пень?

— Да. Если настроены жадничать, я могу заплатить.

— Сколько? Я собираюсь на спа-курорт.

Фиона подошла поближе, пытаясь понять, что Саймон нашел в дурацком пне. Саймон оттолкнул изготовившегося облегчиться возле его находки Джоза.

— Писай где-нибудь в другом месте. Десять баксов. — Фиона презрительно фыркнула. — Он ведь просто торчит здесь. Вы им не пользуетесь. Я его выкорчую и унесу. Двадцать, но это предел.

— Посадите в дырку дерево, и мы в расчете.

— По рукам.

— Что вы из него сделаете?

— Что-нибудь.

Фиона внимательно рассмотрела пень, обошла его, как раньше Саймон, но не увидела ничего, кроме скрученных останков дерева, сломанного давней бурей.

— Хотела бы я иметь ваше воображение. Чтобы посмотреть на пень и увидеть что-то художественное.

Саймон поднял на нее глаза.

— Вы посмотрели на этого пса и что-то в нем увидели.

Фиона улыбнулась.

— А вот это действительно мило. Теперь я, наверное, должна пожалеть, что придиралась к вам.

— У вас странная шкала оценок, Фиона. Вы «будто бы» ответили на мой поцелуй, а на самом деле вцепились мертвой хваткой. Придраться, по-вашему, значит послать меня к черту.

— Я мысленно ругала вас.

— О, ну теперь я раздавлен.

— Я могу быть злой. Грубой и злой, и меня это не волнует. Но грубость и злость должны быть оправданными. Вы всего лишь спросили, что со мной. Можете забрать этот пень в любое время.

— Через пару дней. — Саймон распрямился, огляделся по сторонам, чтобы сориентироваться, затем взглянул на Фиону. — Рассказывайте.

— Идемте дальше. — Фиона вела Джоза рядом, придерживая поводок, иногда чуть отпускала, давая щенку немного свободы, возвращала, когда они пробирались сквозь деревья, огибали извилину спокойного ручья.

— Меня преследует одна репортерша. Звонит, пишет электронные письма. Я не отвечала, уничтожила все послания.

— Чего она хочет?

— Поговорить со мной о Перри… в связи с убийствами тех двух женщин в Калифорнии. Она пишет статью. Это ее работа, я понимаю. Однако не моя работа разговаривать с ней, подбрасывать поленья в огонь. Единственная сбежавшая жертва — вот ее угол зрения. Я не жертва, и я злюсь, когда меня так называют. Я по горло сыта шумихой, поднявшейся, когда все это случилось.

— Тогда продолжайте уничтожать.

— Легко сказать… я, конечно, буду уничтожать, но это непросто.

Фиона вдруг поняла, что головная боль прошла, но гнев и разочарование, ее вызвавшие, еще колются, как занозы.

Маленькие, острые, отвратительные занозы.

— Когда это случилось, прокуратура и полиция старались как могли оградить меня от прессы. Они не хотели, чтобы я давала интервью, и, видит бог, я сама не хотела общаться с газетчиками. Но подобная история? Это же сенсация, верно? Репортеры звонили, разговаривали с людьми, которые меня знали, разговаривали с людьми, которые знали людей, которые знали меня. Подпитывали сенсацию. — Фиона умолкла, взглянула на него. — Я думаю, вы понимаете, по опыту ваших отношений с Ниной Аббот.

— Отношения — слишком милое слово.

— И теперь вы любите тихие острова.

— Одно с другим почти не связано. И сейчас не я погружен в мрачные мысли.

«Он хочет сказать, что это не мое дело. Ну, он прав», — подумала Фиона.

— Ладно. После смерти Грега все началось заново. А потом был суд. Я не хочу никоим образом участвовать в том, что происходит сейчас. Поэтому я опять злюсь, и мне очень плохо. Двенадцать женщин умерли до меня, а потом умер Грег. А я не умерла. У меня и царапин-то почти не было, но они говорят, что я жертва, а еще они говорят, что я героиня. И то и другое — неправда.

— Да, неправда. Вы просто выжили, а это тяжелее.

Фиона резко остановилась и изумленно уставилась на него.

— Откуда вы знаете? Это тайна.

— На вас написано. И ваши глаза говорят об этом. Они такие спокойные, такие ясные. Может, потому, что видели слишком много. У вас есть раны. Вы с ними живете. Это не должно было бы привлекать меня.

Фиона могла бы улыбнуться на собственные слова, которые он бросил ей в лицо, но почему-то у нее внутри все затрепетало.

— Саймон, что с нами происходит?

— Возможно, просто немного страсти.

— Возможно. Я не занималась сексом почти десять месяцев.

— О, огонь разгорается.

Теперь она рассмеялась.

— Боже, вы действительно подняли мне настроение, но я просто имела в виду, что если я не занималась сексом почти десять месяцев, то не так уж тяжело подождать еще. Мы оба живем на острове, мы оба связаны с Сильвией. Мне нравится ваша собака, и в данный момент я принимаю участие в ее воспитании. Думаю, мне нужно разобраться, будет ли секс с вами приятным или вызовет слишком много осложнений.

— Секс не может быть приятным. Приятно молоко с печеньем.

— Уверенность. Мне нравится ваша уверенность. Поскольку я не собираюсь заниматься сексом в лесу, особенно если учесть, что до заката осталось всего минут двадцать, думаю, мы в безопасности. Но я не возражаю против рекламного показа.

Саймон протянул руку, намотал на кулак ее волосы.

— Любишь риск?

— Нет, совсем нет. Я люблю стабильность и порядок. А риск — это не мое.

Саймон дернул ее за волосы. Чуть-чуть, чтобы приподнять голову, приблизить к себе ее губы, почувствовать ее дыхание.

— Ищешь приятное?

— Вообще-то я ничего не ищу.

— Я тоже, — заявил он, сокращая дистанцию.

Она сама напросилась и думала, что готова. Она ожидала стремительной атаки, мгновенного взрыва страсти и похоти и хотела, чтобы тело и мозг пронзила ослепительная молния. Однако Саймон обезоружил ее спокойным поцелуем, накрывшим ее ленивой волной и затуманившим мозг. Фиона вздохнула, обвила руками его шею. Он затягивал ее все глубже в тихий омут, постепенно разжигая огонь, существование коего они оба признали, и, когда ударила молния, Фиона оказалась совершенно беззащитной.

Мир вокруг — лес, небо, сгущающиеся тени, — все исчезло. Остался лишь вкус его губ, его тело, прижатое к ее телу, и желание, нарастающее в ней. Почувствовав, что Саймон отстраняется, Фиона притянула его к себе и нырнула снова, на этот раз еще глубже.

Она нарушила его самообладание. Сочетание податливости и требовательности сокрушало его решимость устанавливать тон и темп отношений. Каким-то образом она прокралась в него, открывая двери, которые он давно держал на замке и не собирался отпирать. И, в итоге, он уже не знал, кто теперь правит бал.