Камера освещалась беспощадным белым светом. Белые голые стены, белый пол. Только светильник на потолке, светильник яркого белого цвета.

Две надзирательницы, одетые в белую форму, бросили его, бессильного, в эту камеру. Понаблюдали с улыбками, как он корчится на полу, пытаясь подняться. Одна сказала, что она повидала таких. Вот обоссытся и все скажет. Такие со стыда умереть готовы. Поверь мне, придем, а в углу – лужа. И этот готов во всем признаться.

Он поднялся. Один в абсолютно пустой камере, залитой белым светом. Очень хотелось помочиться. Эти суки правы: если он не сдержится, все пропало. Ни в коем случае нельзя напрудить на пол. Но как сдержаться? Эти суки! Как вежливо они предлагали воды, и он, ни о чем не догадываясь, выпил целый графин.

Надо было понять, как ему поступать дальше. Зажался и начал считать. Как трудно сдерживаться. Прошло примерно десять минут. Белый свет потух. Абсолютная темнота. Продолжал считать. Прошло еще десять минут. Вспыхнул свет. Тут же вошли надзирательницы. Осмотрели пол и вышли. Слышно было, как они смеялись.

Мозг работал напряженно. Появилась мысль. Он дотянулся до лампы, снял плафон. Под плафоном была длинная лампа дневного света. Мысль обрела конкретные черты. Надо успеть, пока выключается свет. И надо потерпеть еще немного.

Свет потух. Он быстро вынул лампу из держателей, в темноте попробовал снять один из колпачков. Усилие, еще усилие. Воздух со свистом вошел в откаченную лампу. Еще усилие – и колпачок оказался в руке. Теперь аккуратно помочиться в баллон. Так, баллон наполнился, а мочевой пузырь опустошился. Голова теперь работала особенно ясно. Аккуратно установил колпачок на место, предварительно смазав его герметиком. Минута, другая, герметик схватился. Теперь моча не выльется. Можно ставить лампу на место. Установил и повернул ее так, чтобы совпали электрические контакты. Теперь плафон. Успел. Еще буквально минута. Раздались шаги белых надзирательниц. Щелкнул выключатель. Камера залилась ярким солнечным светом.

Дверной замок громко щелкнул. Но он теперь знал, что сейчас случится с этими белыми суками. Теперь они будут молить его о пощаде.

В купе светился только верхний плафон. Еще вечером проводницы стоящего вагона предупредили его, что отопрут купе только утром, когда уйдет бригадир. А ему было все равно. Хотелось спать. Не удивительно, весь день на ногах, да еще сколько выпито пива. Денег не оставалось ни копейки. Хорошо, что проводницы оказались отзывчивыми и пустили переночевать.

Невыносимо хотелось в туалет. Просто пытка. Бросился к окну. Окно в купе открывалось буквально на пару сантиметров. Не подлезть. Никакой емкости, никаких бутылок.

Но теперь он знал, что делать.

Вынута лампа из верхнего плафона, открывалкой для пива отбит один из колпачков. Аккуратно, чтобы не порезать об острые края член, лампа наполняется мочой. Затем содержимое выливается в узкую щель открытого окна. Лампа кое-как ставится на место, удерживаясь найденной на полу картонкой. Устанавливается плафон. Порядок.

Можно еще вздремнуть до прихода проводниц, досмотреть сон и расправиться с этими белыми суками.

Она была привязана к брату, а он ненавидел ее всем сердцем. Что только он не делал: прогонял ее – она не уходила, купил ей отдельное жилье – она туда даже носа не показала. Попытался выдать ее замуж – никто не брал, даже с богатым приданым не брал. Так она и ошивалась вокруг целыми днями.

– Да уйди ты куда-нибудь хоть ненадолго, – раздраженно кричал Талант, – ты такая дура, двух слов связать не можешь.

Она обижалась, отворачивалась, но от брата далеко не уходила.

– Как я и обещал, мы ведем в нашей студии разговор с замечательным человеком. И разговор пойдет об очень острых моментах. Поэтому позвольте мне сразу перейти к делу и спросить: Аделаида Ферапонтовна, а каково ваше собственное мнение о необходимости этой самой фиолетовой революции.

– Я ду…

– Сейчас я доскажу вопрос, то есть довопрошаюсь, ха-ха. Я спрашиваю вас и как женщину, и как члена челябинской группы по правам чувашей. Видите ли вы необходимость революции в такой резкой форме, которую предложил наш слушатель по интернету? Вот теперь жду вашего ответа.

– Видите ли, я считаю революцию необходимой, хотя формы ее могут быть совершенно различны. И для меня как для женщины не вполне приемлемо предложение вашего слушателя.

– Тогда, как я и обещал, проведем опрос. Давайте голосовать. Я формулирую вопрос в той форме, как он изложен в интернете. Если вы за то, чтобы выкрасить ягодицы в фиолетовый цвет и идти голосовать, звоните на номер (называется номер, заканчивающийся на 1). Если вы против – звоните на номер (называется номер, заканчивающийся на 2). Голосование началось.

Теперь, Аделаида Ферапонтовна, наденьте наушники. Послушаем мнение слушателей, дозвонившихся нам по телефону.

Так, сброс гудка. Что-то у нас с телефоном. Попробуем еще раз. Опять не сработало. Странно.

Кстати, мне домой звонят сотни людей. И, представьте себе, никогда не бывает сброса вызова.

Так, есть слушатель. Назовите ваше имя и откуда вы.

– Игнатий Валерианович, Москва. Я хоть и пенсионер, но считаю – надо голосовать. Представляете, стройные ряды фиолетовых ягодиц. Это же явный протест против.

– Простите, Игна… Инга…

– Игнатий Валерианович!

– Да-да. Простите, Игна-тий Ва-ле-риа-нович, протест против чего?

– Всего! Включая социальную политику нашего правительства. Вот я получаю…

– Понятно. Ответ понятен. Итак, Игорь Валерьевич – за. Слушаем следующий звонок.

– Алло, слушай, алло.

– Назовите себя.

– Ашот я, Ашот из Германия.

– Ну что вы нам скажете Ашот из Германии?

– Абызателно нужно протэст. Абызателно, панимаишь? Только агодыцы нэ красыть.

– А как же?

– Так и идти. С нэкрашэными агодыцами.

– Но, Ашот, но почему? Все идут в едином порыве с фиолетовыми ягодицами. Вас, что, цвет смущает?

– Нэт, цвэт не смушаэт. Просто долго придется брыть ягодицы.

– Ха-ха-ха. Думаю, что ответ можно отнести к положительным. Так, у нас осталось время принять буквально один звонок. Назовитесь. Откуда вы?

– Остап я, из Краснодара.

– Слушаю ваше мнение, Остап.

– Могу я задать вопрос Морфею Исааковичу?

– Можете, задавайте. Только звать меня Морфей Иванович, и отца моего звали Исаак Иванович, и деда моего – Шмуэль Бонифатьевич. Но это к слову. Задавайте ваш вопрос.

– Вот если все эвреи покрасят ягодицы, то тут мы их, значит, и ухватим за фиолетовое. Я так понимаю?