Один из кораблей Дирака, который ненадолго приземлялся на Иматру для переоборудования, снова поднялся на орбиту, где и присоединился к «Призраку» и второму кораблю сопровождения. Через несколько минут после его появления небольшая, но хорошо вооруженная эскадра без лишних церемоний устремилась прочь от Иматры, постепенно наращивая скорость. Эскадра двигалась к туманности Мавронари. Наиболее плотная часть туманности находилась отсюда на расстоянии нескольких световых лет, но до границ Мавронари можно было добраться от Иматры всего за несколько дней хода на сверхсветовой скорости. Эскадра Дирака удалялась от местного солнца, выискивая район — пустынный и достаточно спокойный в гравитационном отношении, — который мог бы спокойно стерпеть внезапное исчезновение трех кораблей из нормального пространства.

Правда, идеал в этом вопросе был недосягаем. Приходилось идти на некоторый риск; враг успел обеспечить себе слишком большое преимущество, и теперь его можно было нагнать лишь на сверхсветовых скоростях.

Впереди, по ходу движения маленькой эскадры, все еще виднелась похищенная биостанция. Правда, с этого расстояния станция уже сливалась в единое целое с огромной загадочной машиной, утащившей ее с орбиты.

Леди Женевьева обнаружила, что ее новый кавалер опять находится рядом. Теперь они прогуливались рука об руку. Леди не знала, как оказалась в такой ситуации, но, тем не менее на данный момент все обстояло именно так. Они гуляли по тому же поросшему травой внутреннему дворику, где встретились и где Николас пел для нее. С тех пор когда Женевьева сидела на скамейке, подернутое дымкой золотистое солнце поднялось не слишком высоко — должно быть, времени прошло совсем немного. Но между этими двумя моментами должен был существовать какой-то промежуток времени. Или все-таки не должен?

Несомненным было одно — за это время внешний вид Николаса Хоксмура успел измениться. Теперь его одежда смотрелась значительно роскошнее: это был уже не скромный наряд менестреля, но и на форму космического пилота она ничуть не походила. Леди еще раз искоса взглянула на своего спутника: интересно, у него и вправду волосы стали гуще или ей просто кажется?

Сейчас Женевьева могла прикоснуться к его руке, не навлекая на себя приступ беспамятства. Она и вправду к ней прикоснулась, и ничего не произошло. Но ощущения, вызванные прикосновением к предплечью Хоксмура и к ткани его рукава, были какими-то странными. Когда Женевьева задумалась об этом, ей показалась странной и трава под ее белыми туфельками, и прикосновения собственной одежды к телу, и ветерок, легонько гладящий лицо…

Шагающий рядом высокий мужчина поинтересовался:

— О чем вы задумались?

— О многом, — едва ли не шепотом отозвалась Женевьева. — У меня все еще остается много вопросов, которые я боюсь задать.

Хоксмур на миг приостановился — в этой прогулке он вел свою даму, словно в танце, — и Женевьева увидела, что он остановился перед дверью. Это были своего рода врата, ведущие в полутемное внутреннее помещение. Хоскмур с плохо скрываемым нетерпением спросил:

— Может, пройдем вовнутрь? Я хотел бы показать вам всю церковь. Она и в самом деле прекрасна.

— С удовольствием.

Когда они переступили порог, Женевьева поинтересовалась:

— А что, вы — или ваш тезка — проектировали весь этот монастырь?

— О нет, моя госпожа, нет! Большая часть аббатства на века старше, чем та, с которой связано имя Хоксмуров. Хотя я и вправду желал бы, чтобы мы — или хотя бы один из нас — могли претендовать на такую честь. К счастью, мне зато выпала честь показать это аббатство вам.

Женевьева пробормотала какой-то вежливый ответ — теперь такая реакция сделалась для нее почти инстинктивной. «Теперь» — это с тех пор, как она вышла замуж. С тех пор, как она стала знаменитостью. С тех пор…

Хоксмур неспешно шел по аббатству, ни на шаг не отходя от леди Женевьевы. Он обращался с ней так нежно, что возникало впечатление, будто за этим стоит более серьезное чувство, чем простая заботливость. Он показывал леди внутренние помещения аббатства с их мрачноватой пышностью. Как пояснил Хоксмур, он сам неоднократно брал эти интерьеры за образец, хотя и значительно их перерабатывал. Внутренние помещения — от стены до стены и от пола до готических шпилей крыши — занимали никак не меньше гектара. Хоксмур мог бы назвать Женевьеве точную площадь, вплоть до дециметра, если не до квадратного сантиметра, но он не стал этого делать. Они вместе обошли боковые приделы огромной церкви, потратив на это довольно много времени. Время от времени их руки соприкасались — совершенно непринужденно, — и ощущение странности понемногу блекло. Потом они снова вышли на свежий воздух; правда, за время их отсутствия погода изменилась, и теперь моросил мелкий дождик.

Упавшие на лицо капли дождя снова вызвали у Женевьевы странные ощущения, но она предпочла промолчать.

Спутник Женевьевы посмотрел на нее и без лишних слов завел леди обратно в помещение. Пара прошла в середину нефа. Их шаги гулко отдавались от каменных плит.

— Готические своды. Если хотите, я объясню вам, как они строятся. Здесь, в нефе, наивысшая часть свода — больше тридцати метров в высоту. Сюда могло бы влезть десятиэтажное здание, если бы было достаточно узким. Это самая высокая церковь во всей старой Англии.

— Почему здесь не видно людей?

— Вы хотите видеть других людей? Вон через соседний придел идет человек — должно быть, церковный служка — видите? А там, у алтаря, священник.

Леди Женевьева резко остановилась. В этих людях, на которых указывал Хоксмур, чувствовалось что-то неестественное.

— А что с моим мужем?

— Он далеко отсюда. Но насколько мне известно, с премьером Дираком все в порядке. — В голосе у Хоксмура появилось раздражение. — Вы скучаете по мужу? — спросил он, а потом, словно не сумев сдержаться, добавил:

— Вы его любите?

Леди пожала плечами:

— Я не знаю, какие чувства я к нему испытываю. Впрочем, не могу сказать, что скучаю по нему; я с трудом могу вспомнить, как он выглядит.

— Я совершенно уверен, что вы можете вспомнить все, что угодно, если действительно этого захотите. Любой момент из своего прошлого.

— Думаю, да, если только я захочу приложить должные усилия. — Женевьева вздохнула и постаралась взять себя в руки. — Мы с Дираком никогда серьезно не ссорились. Думаю, я могу сказать, что муж был добр ко мне в те несколько дней, что мы провели вместе. Но если уж говорить правду, придется признать, что я ужасно боялась — то есть боюсь — его. — Запнувшись, Женевьева посмотрела в лицо своему спутнику: его голова сейчас четко вырисовывалась на фоне яркого витража. — Скажите., что случилось с моим ребенком?

— Ребенком?

— Я была… беременна.

— Вы сами знаете ответ на этот вопрос. Вы пожертвовали вашего… проторебенка — полагаю, это подходящий термин — колониальной программе. Или вы хотите знать, что случилось потом?