Если только не забыл.

Ну, что ж… Приступим. Покушает наша голубушка-царица сегодня суш вамаяссьских на славу – сам мандарин таких, поди, на приемах не отведывал.

Закончив готовить, подуставший с непривычки истопник присел на пол рядом с теплым печкиным боком – так, чтобы молодуха не могла подойти к печке доставать хлеб, не наступив на него, обнял колени руками и положил сверху подбородок. Наблюдая, как суетятся стряпухи, слушая, как стучат по разделочным доскам ножи и шаркают ноги в лаптях по каменному полу, Митроха не заметил, как задремал…

Пробуждение его было скорым, но неласковым: кто-то в подкованных сапогах ткнул его этой самой подковкой под ребра и свирепо процедил:

– М-ммумму!

– Что?… – мгновенно подскочил истопник и тут же обнаружил, что смотрит прямо в глаза Букахе.

– А… э… я…

– М-муму! – злобно бросил экс-воевода и сунул ему в руки пустой кувшин.

– Чего надоть? – быстро войдя в роль зачарованной кухарки, тупо уставился на него Граненыч.

Боярин прищурился и брезгливо оглядел его с головы до ног, и чем ниже опускался его взгляд, тем уже становился прищур и сильнее презрение. Когда его тяжелый взор достигну красно-зеленых чулок в гармошку и доживающих последние минуты лаптей Граненыча, презрение можно было черпать ложкой и мазать на ворота. Почувствовав это, Митроха несколько успокоился. Если бы Букаха его узнал, на его широкой ряхе уже разгулялись бы другие эмоции. Но конспирация – прежде всего, и он начал как бы невзначай натягивать съехавшую маскировочную тряпочку так, чтобы она закрывала как можно большую часть лица. Остановился он только тогда, когда на белый свет остался смотреть один красный от водки и бессонницы глаз и половина лба.

Но Букаха на его превентивные действия не обратил внимания. Обращать внимание на каких-то замурзанных кухарок было ниже достоинства родовитого боярина, пусть даже и разжалованного самозванцем в вестовые.

– М-мумммум!!! – лицо боярина побагровело, рот перекосился, глаза выпучились – страх-то какой, Боженька! – совсем по-бабьи подумал Митроха, схватил обеими руками кувшин и бросился к полке, где недавно, в процессе поиска ингредиентов для иноземного деликатеса, видел корчаги с молоком.

– Мумумумму!!! – рыкнул Букаха и дернул его за шиворот, едва он приготовился наполнить его кувшин. – М-муму!!!

– Молока не надоть? – глупо наморщил лоб Митроха, в то же время лихорадочно соображая, чего тогда злодею требуется.

Квасу?

– Ага, дошло, – радостно кивнул истопник и зашагал к жбану.

Как только боярин понял, чего хочет налить ему бестолковая баба, он словно взбесился и яростными тычками и оплеухами погнал его прочь.

– Да ты толком скажи, чего тебе надоть, немтырь проклятый! – не выдержал Граненыч, когда Букаха заехал ему кулаком в ухо, но тот час же до боли прикусил язык и кинул панический взгляд на надзирателя.

Заколдованные так не говорят!..

Или никто не заметил?

Так чего этому отверженному тогда надо?!

Морсу? Чаю? Воды?…

Принесла его нечистая!

Как там хлеб?

Заслонка печи, куда молодуха посадила хлебы, была пока закрыта.

– М-мумум! – рявкнул Букаха, хватая одной лапищей Митроху за шкирку, а второй тыкая сначала в чан с водой, потом на горячую плиту – один раз, другой, третий…

– Понял, не дурак, – обнажил оставшиеся зубы в пародии на улыбку истопник, но тут же поспешно добавил: – Поняла, не дура.

Черносотенный командир послал его принести горячую воду для бритья. Так бы сразу и сказал, долдон…

Граненыч зачерпнул литровым закопченным ковшом воду, поставил на плиту, а сам встал рядом, спиной к кипящему и разве что не плюющемуся кипятком боярину.

Сам-то не мог набрать да поставить… Не боярское это дело, видите ли…

За спиной его вдруг раздался звук, который он мог бы узнать, даже если бы кухня работала на полную громкость – бряканье убираемой с устья хлебной печи заслонки. Резко повернувшись, он успел увидеть, как молодуха, вооружившаяся хлебной лопатой, бросает в корзину первый каравай, который сидел поближе.

Его каравай.

– Ты покарауль, – ткнул он, не глядя, пальцем в ковшик с закипающей водой, – а я сейчас приду.

И, не дожидаясь, пока боярин среагирует, кинулся скорым шагом к хлебной корзине, куда уже успел перекочевать его каравай с сюрпризом.

На пол за его спиной упала тряпица, скрывавшая до этого лицо, но он и не заметил.

– М-ммум? – нахмурился Букаха, как будто смущенный неожиданным воспоминанием. – М-ммумму?…

Граненыч почти подбежал к корзине, склонился над ней и с облегчением увидел на дне большое, кривое, уродливое нечто – его каравай.

Получилось.

– Я этот забираю, – буркнул едва слышно он молодухе, только для того, чтобы что-то сказать, сунул хлеб под мышку, кинул осторожный взгляд на экс-воеводу, и глаза их на мгновение встретились.

Ощутив на обнажившемся вдруг лице теплый воздух кухни и осознав, что бы это могло значить, Митроха резко отвернулся, схватил со стола горшочек с суши и торопливо пошел, едва не срываясь на бег, в дровяной чуланчик, где в конце Пути Книги его уже должен был ждать библиотечный. Сзади раздалось недоверчивое мычание, переходящее в рев, и истопник, не дожидаясь последствий и наплевав на конспирацию, кинулся бежать, очертя голову.

За ним по каменному полу зазвенели стальные подковки боярских сапог.

Заскочив со всех ног в дровяничок, Граненыч захлопнул за собой дверь и сразу же почувствовал, как в темноте кто-то схватил его шершавую от муки руку, прижимавшую к боку хлеб.

– Дионисий?…

– Да! Пойдем быстрей!

Дверь чуланчика распахнулась, и на всех парах в него влетел экс-воевода со сжатыми в кувалды кулаками и перекошенной от злости физиономией…

Но слишком поздно. Прямо у него на глазах фальшивая кухарка, не дрогнув и не пригнувшись, вошла прямо в поленницу дров и пропала.

Нормальный человек на этом бы остановился, тихо пожал плечами, убедился, что его никто не видит, боком-боком покинул бы загадочный чулан и постарался бы больше не вспоминать об этом, чтобы кто-нибудь, или он сам себя, не счел, в конце концов, сумасшедшим. Но мы здесь имеем дело с Букахой, и поэтому сценарий развития событий был несколько иной.

С ревом разрезаемого заживо быка он набросился на дрова и стал их расшвыривать, и остановился только тогда, когда добрался до задней стены и проверил ее на целостность ударами пудовых кулаков, подкованных сапог, а местами и разгоряченной головы. После чего, под насмешки и оскорбления собравшихся на грохот черносотенцев, мыча под нос что-то обиженное и нечленораздельное, он побрел назад к плите, где с бульканьем и шипением из закопченного ковшика выкипала последняя вода.