Величайшим напряжением его воли на развалинах Галлиполи создалась из ничего Русская армия. Сколько месяцев жили вместе, надеялись, страдали, верили и отчаивались. И вот теперь уходят они куда-то, отрываясь от тела армии, куда-то на новую жизнь, на сербскую службу… Уже много офицеров сняли офицерские погоны и пошли в серых солдатских рядах…

Уходя я встретился с Резниченко.

– Грустно мне, – сказал он. – Точно на похоронах…

– Да, грустно, – отвечал я. – Будем верить. Знаю только, что из Галлиполи будем уезжать с болью…

– Вы правы, – сказал Резниченко. – Там, в Сербии, может быть, животу будет лучше, a духу – хуже…

(Дальнейшая отправка прекратилась. Опять томительное ожидание. Нас посетили Карташев, Хрипунов и Кузьмин-Караваев. Подымается вопрос о командировке студентов в Прагу. Академическая группа устраивает поверочный коллоквиум. Части разъезжаются. Получаю неожиданное приказание выехать в Константинополь. День приезда совпадает с гибелью «Лукулла». Главнокомандующий принимает меня в здании русского посольства в штатском костюме. Обстановка комнаты – случайно подобранная мебель и походные кровати. Мой доклад о нашем предположении организовать Общество Галлиполлийцев. Встреча с общественными деятелями.)

6 ноября. Галлиполи. Кафе Мустафы Эффенди. Только здесь, в этом кутеповском аду, можно хорошо жить и свободно дышать.

В Константинополе интернациональная толпа. Военные всех государств и наций.

Нет только русских.

Они – или стоят на панелях, продавая газеты, или как мы, галлиполийцы, с болезненным чувством офицерского достоинства думают:

– Распорядится завтра какой-нибудь Верховный Комиссар снять погоны и от Русской армии не останется внешних следов…

Как хорошо было, когда я вступил снова на эту землю. Здесь не было чуждой власти. Здесь никто не посмеет прикоснуться к русскому офицеру.

Здесь русская власть Кутепова.

20 ноября. Лагерь. Сейчас заходил командир батареи.

– Ну, как, зябнете? – спросил он.

– Ничего, Виктор Модестович, пора привыкнуть.

Поговорили о том, что сегодня не дали консервов. Стало совсем голодно. Ветер рвал палатку. Осенняя ночь нависла над лагерем. Холод забирался куда-то вглубь и заставлял дрожать и завертываться в шинель.

24 ноября. Сразу три парохода в Болгарию: «Кюрасунд», «Ак-Дениз» и «Решид-Паша». На первом должен прибыть Главнокомандующий.

Слух этот мгновенно облетел город. И все отошло на задний план: мучительное ожидание посадки, голод, холод, безнадежность. Самое главное – его приезд.

Главком уже садился на пароход. В последний момент пришло распоряжение Шарпи: не разрешать ехать генералу Шатилову. Главком, взволнованный, приказал сгружать вещи обратно. «Кюрасунд» пришел пустой.

27 ноября. Последние дни галлиполийской жизни.

Моя судьба определилась. Я прикомандирован к штабу корпуса. Кутепов приказал мне ехать с ним.

Вчера ушел «Кюрасунд». Сейчас прибыл «Ак-Дениз» и завтра уедет, вероятно, 6-й дивизион.

Был сейчас на кладбище: возлагали венок от Главнокомандующего. Серебряный венок на черной бархатной подушке с национальными лентами и надписью: «Главнокомандующий – родным соратникам».

С высокого косогора, на котором помещается кладбище, видны Дарданеллы. Солнце скрылось за тучкой и освещало море, которое горело серебром. Голубоватой и фиолетовой дымкой тянулись горы на том берегу. Коричневым массивом стояли холмы, за которыми скрыт наш опустелый лагерь. Так много воздуха.

Пел хор заупокойную панихиду. Хватающе за душу лились звуки молитвы. Навертывались на глаза слезы – хотелось упасть перед памятником на колени, и плакать и молиться.

Мы уезжаем. Не будет русских людей. Постепенно обветшает памятник. Осыпется дерн могил, упадут кресты…

– И сохрани им вечную память… – поет хор, и душа скорбит и возносится к Богу.

Около одной могилки старушка служит панихиду. Она, вероятно, тоже уезжает. Навсегда.

28 ноября. Сейчас ушел «Ак-Дениз» и увез 6-й дивизион. Два года я был с ними. Они уехали – и оборвалось как будто что-то в душе.

12 декабря. Кафе Мустафы Эффенди. Выпал снег. Все эти дни, после отъезда «Кюрасунда», который увез часть войск в Сербию, дул сильнейший шторм. Море вздымалось стальными волнами. Рвало крыши. Холодный ветер заползал в щели картонных турецких домов.

Я сижу почти целыми днями у Мустафы и отогреваюсь чаем у горячей печки. Тяжело уже больше ждать.

Снег покрыл плотным покровом дорогу в лагерь, лег в ложбины гор, у подножия которых раскинулись когда-то наши палатки: теперь там нет ничего. Мне безумно хочется пойти туда, одному, пройти мимо следов страданий, мимо остатков землянок, брошенных консервных банок… Впитать в себя всю боль прошлого, чтобы лег на душу последний штрих, незабываемый и яркий.

15 декабря. На рейде стоит «Ак-Дениз». Скоро начнется новая страница жизни.

18 декабря. Константинополь. На борту «Ак-Дениза». Я ушел с галлиполийской почвы буквально последним. Генерал приказал мне остаться с ним до его посадки. И я впитывал в себя последние впечатления этих незабываемых дней.

Еще днем, на параде, видно было, что проводят нас тепло и почетно. Явился полковник Томассен со всеми офицерами; все были демонстративно в русских орденах. Был префект, мэр, почетные граждане и ярко выделялся митрополит Константин.

Вот последний парад на галлиполийской футбольной площадке… Сколько раз провожали мы отплывающие части; теперь очередь наступала для нас. Было пасмурно – и грустно было расставаться с этими домиками, и жутко было начинать новую страницу неведомой жизни. Какой-то особой теплотой звучал голос протоиерея:

– И можем сказать мы: «Ныне отпущаеши раба Твоего Владыко»…

Да, Господи, Ты отпускаешь ныне рабов своих. Отпускаешь на новые подвиги духа.

Идет священник с крестом и святою водою. Обходит войска. И хор сергиевцев поет мучительно и сладко:

– Ныне отпущаеши…

Штаб уже прошел на пароход. На берегу остались только константиновцы.

Зазвонили в греческой церкви. Масса народа, – турок и греков стеклось к месту посадки. Немногочисленный гарнизон, который остается в ожидании посадки в Сербию, выстроился в две шеренги – это последние остатки галлиполийской армии.

Крики «ура». Кричат по-русски, по-турецки, по-гречески – все сразу.

Константиновцы уже погружены. На берегу только Кутепов и несколько лиц, его сопровождающих. У самого входа на мол Кутепов горячо приветствует Томассена.

Томассен, бритый, с моноклем в глазу, улыбается и жмет его руку.

– Генерал, – говорит он. – Ваши слова, с которыми вы обратились сегодня на параде по адресу Франции, глубоко тронули нас. Я приказал объявить их завтра в приказе по гарнизону.

Кутепов улыбается и говорит:

– Прошу вас передать мой привет гг. офицерам. Мы понимаем друг друга, так как мы – солдаты…

Щелкает фотографический аппарат – и мы идем дальше по молу. Митрополит берет генерала под руку. Томассен провожает до самого катера. Толпа народа заполняет все мостики. Какая-то гречанка плачет…

– Au revoir… Bon voуage… – кричит Томассен.

A катер уже отходит. Скрывается мол. Покачиваясь на волнах, несемся мы к пароходу…

* * *

В момент отплытия я стоял с Кутеповым на спардеке.

– Посмотрите, Ваше