И вот однажды Катя, прощаясь, спросила:

– У Насти утренник в садике, я могу вас пригласить?

– Конечно, я с удовольствием пойду! – воскликнула Инна и поймала на себе Катин благодарный взгляд. Сердце «новой» бабушки сжалось от нежности.

Зинка иногда язвила, что Катя с Андреем исключительно потому, что ей негде жить. Да, у сестры бывают искривления мышления. Но Инна на нее не обижалась – ее устами говорила несчастливая без любви жизнь. До встречи с Вадимом Инна тоже наблюдала у себя такие вот искривления.

На утренник они пошли вдвоем. Катиной радости не было предела. Будто это так много!

– Я вам очень благодарна, – прошептала она, когда они ехали в маршрутке домой.

– Ну что ты, я получила огромное удовольствие. Настюша очень пластичная, стихи хорошо читает.

Она еще что-то говорила, но много лет спустя в памяти остались лишь слезы радости в глазах Катюши.

…Катя с детства много болела – так уж вышло, что совсем крохой простудилась и только благодаря самоотверженности матери не умерла. Оля была примерной мамой, сама все делала по часам и приучала к этому дочь и сына Мишу. Мужа приучить так и не получилось. Таблица с заголовком «Распорядок дня», написанным яркими фломастерами, висела сначала над детскими кроватками, для Оли. Потом такая же таблица висела над письменными столами, уже для них. Все в доме было распределено – обязанности, места для обуви в коридоре, для вещей в шкафу, за обеденным столом, у телевизора и в машине: мама рядом с папой, Миша за мамой, Катя за папой, на самом безопасном месте. Потому что была она для своего возраста маленькая и слабенькая. Слабость с возрастом не уходила – она болела с регулярностью времен года: весной ангина, осенью бронхит, а зимой воспаление легких. Лето щадило девочку, и она грелась на солнышке. Грелась по минутам, под неусыпным надзором мамы, поглядывающей на часы. Возможно, Ольга утомилась от этих болячек – от них самих и от их ожидания, от страха вовремя не заметить. Возможно, просто боялась, что проявление нежности к девочке ослабит ее силу воли, а сила эта ей ох как нужна! Возможно, сказалась семейная жизнь с ее каждодневными трудностями, нудностями и проблемами, помноженными на развал страны, нищету и дефицит самого необходимого. Возможно, эпизодические измены мужа не прошли бесследно… В один прекрасный день Ольга почувствовала, что охладела к дочери и к сыну. И к мужу, само собой. В общем, ко всему и ко всем охладела и очерствела. Сама Оля была эффектная: волосы рыжие, глаза огромные зеленые, носик маленький, талия осиная, ножки длинные, изящные, грудь и попа то, что надо. Мужчины на нее заглядывались, но всякие там адюльтеры были не в ее правилах и не вписывались в распорядок дня, где не оставалось ни одной пустой строчки за работой, детьми и шитьем – вот где она отводила душу. В отличие от Инны, она в основном шила для себя и совсем немного для семьи, будто даже этим хотела сказать – я вас не люблю. Шила ночами, в выходные, в праздники, выкраивая из заполненных до предела суток пять минут или час. Уже шкаф лопался от платьев, блузочек, юбочек. Уже три осенних пальто болтались на вешалке в коридоре, а она все бегала по магазинам тканей, и ей казалось, что вот эта самая лучшая, неповторимая – надо брать. С покупки тканей все только начиналось – перелопачивались горы журналов мод, за которыми она рысью мчалась к подругам и рысью обратно, и Катя запомнила маму вот такой: все время на бегу, лицо напряжено, губы сжаты, взгляд отсутствующий. Кормила она их тоже на бегу, хотя в этот момент стояла у плиты. Спать укладывала на бегу, хотя лежала рядом. Ольга не пропускала ни один утренник, ни в садике, ни в школе, но, глядя на маму со сцены, Катя все ждала, что вот сейчас она вскочит на ноги, растолкает всех локтями и убежит. И речь у мамы была беглая, будто она все время спешила.

– Ты чего это слова глотаешь? – строго спрашивала Катю первая учительница. – Говори четко, чтобы тебя понимали.

Катя пыталась говорить четко, но дома-то все по-другому, и она снова копировала маму, а учительница злилась. Пришел ноябрь, и Катя, как обычно, заболела бронхитом. Отлежалась дома, отстала в учебе. Табель враждебно синел тройками и четверками, а похудевшая девочка с темными кругами под глазами все зимние каникулы просидела у окна. Год за годом она училась, болела, отставала, догоняла, пыталась дружить. Не получалось, потому что те, кого она считала друзьями, не проведывали ее во время болезни, не звонили – о ней просто забывали. Она страдала и тщетно искала настоящего друга. Просила купить ей собаку или кошку, но у Миши была аллергия на шерсть. Катя заканчивала восьмой класс, когда умер ее отец. Было это в субботу, папа пришел домой из магазина и сказал, что хочет спать. Его лицо Кате не понравилось – уж очень было бледное. Он никогда не спал днем. Мама как раз месила тесто для пирогов. Нахмурилась, кивнула.

– Я разбужу тебя в половине второго, будем обедать.

Будить было уже некого.

Похороны прошли как-то бестолково – не все родственники успели приехать, мама, как всегда, куда-то торопилась. Особенно рассердилась папина сестра. На кого? Непонятно. Ее самолет задержался из-за тумана. Кричала, что это мама загнала папу в гроб. Катя по отцу очень сильно тосковала, хотя он не был примерным семьянином, дома бывал редко, все на работе задерживался, в выходные удирал на рыбалку, а отпуск брал зимой и уезжал в санаторий.

Миша окончил школу и подал документы в театральный институт на актерское мастерство. Он был видным парнем, высоким, статным, чуть ли не с первого класса принимал участие в школьных спектаклях, прекрасно читал стихи – это у него от мамы. Еще у него от мамы хорошие вокальные данные и природная пластичность. Катя всем этим была обделена. Мишу, десятиклассника, пригласили на небольшую роль в авторский театр, и на момент получения аттестата у него уже было четыре роли второго плана. Он успешно сдал три экзамена из четырех и рванул с ребятами на пикник. Этот пикник и отбросил подающего надежды актера на обочину – напился с дружками, проспал и опоздал на экзамен.

Оля была в отчаянии – она целый год готовила сына, учила с ним монологи, стихи. Она хотела реализовать в нем свою заветную мечту об актерстве. Самой ей пришлось слишком рано начать зарабатывать на жизнь, да и Олины родители-хлеборобы за такую мечту могли из дому выгнать.

– Ничего, будешь поступать в следующем году, – неустанно повторяла она, заново внося в свое расписание занятия с сыном.

Но в начале следующего года Миша попал в тюрьму. Все было очень тривиально – на работе выпил (мама пристроила его в театр помощником осветителя), пошел домой, встретил друга, добавили. Встретили еще двоих, еще добавили, а потом неизвестно почему возле магазина избили совершенно незнакомого мужчину. На суде все стало известно – они цеплялись к девушке, а прохожий стал ее защищать. В итоге три года за телесные повреждения средней тяжести, ну и групповуху. Миша отбарабанил срок в прямом смысле – играл на ударных в тюремном ансамбле.

Катя беззаветно любила брата, мама же все время упрекала, учила жить. Странная она была – вроде добро делала, до отъезда на редкие свидания чуть ли не каждый день бегала по магазинам в поисках вкусненького, пекла, жарила, тушила, а полчаса не пройдет от начала встречи с заключенным, и она уже Мишке нотацию читает. Брату уже кусок в горло не лезет, в какой-то момент Мишка взрывался, мама тоже. Кричат, руками машут, мама плачет, Катя молчит, слезы глотает, к стене жмется… Вот так они уезжали, чтобы через полгода снова приехать на положенное свидание и чтобы все повторилось. Благо всего три часа на дорогу уходило. Кате тоже было хорошо, когда мамы рядом не было, она и ее донимала, мол, бестолковая растешь. И решила девочка не идти в десятый класс, а поступить в медицинское училище, все ближе к самостоятельности, а потом, если все хорошо сложится, в медицинский институт. Мама с нею поехала, стоят в приемной комиссии в очереди, Катя робеет – вокруг такие модные девчонки, с ними модные мамы. Мамы улыбаются, подбадривают. А ее мама вдруг как замотает головой и как зашипит: