– Алиса. Подойди сюда, девочка моя. Подойди скорее.

Сцены из Шекспира разрастались, как верблюд с избыточным рядом горбов. Алиса, чей талант к публичному лицедейству оказался настоящим чудом, получила возможность сказать последнее слово. Ей предстояло произнести «Эпилог» из «Как вам это понравится» в конце этого объединенного представления, превращая таким образом две пьесы в одну.

Все находились в сильном возбуждении. Взрослые носились туда-сюда по ступенькам, показывая друг другу последние варианты костюмов и оплакивая свои былые стати. Садовники соорудили огромную деревянную стену, которую из-за ее веса оказалось невозможно двигать, и полумесяц, похожий на бесполезный рыцарский щит с рукояткой сзади, покрашенный в неестественный охряный цвет. Заморыш должен был нести луну, чтобы зрители ненароком не приняли его за кого-нибудь еще. Потом Дэвид Эрскин внимательно прочитал пьесу и объявил, что у Лунного Света должны быть терновый куст, фонарь и собака, потому что здесь так сказано, вот, акт пятый, сцена первая, вы что, все читать не умеете? Тут ничего не говорится про муляж луны весом в сорок фунтов.

Из местных собак никто не представлялся достаточно надежным для сценической жизни. Алиса и Барри вырезали собаку из черного картона, выкопанного в старом ателье, укрепили ее с одной стороны прутьями и приладили колесики. Конструирование заняло у них два дня, и зверь выглядел весьма причудливо. Монстр им так нравился, что они водили его повсюду за собой по дому. Его соломенные усы стали выпадать, оставляя след, подобный хлебным крошкам из сказки.

В представлении участвовали все. Разделение на зрителей и актеров утратило смысл. Тезей и Ипполита – естественно, хозяин и хозяйка – сидели в первом ряду в окружении ликующих придворных. Во время одной репетиции Лунный Свет действительно вышел из себя, слишком сильно рванул бумажную собаку за поводок и оторвал ей голову. Отчаянные ремонтные работы были предприняты немедленно, в буре обвинений. Алисе поставили на вид дерзость по отношению к одному из гостей дома, который, не зная, что зверь был любовно создан домашними, облыжно обвинил реквизиторов. Не моя вина, оборонялась Алиса, если Вежливый Ответ был принят за Драчливое Противоречие. Дэвид Эрскин был очарован тем, что она защищается цитатой[14], и рассудил дело в ее пользу.

Барри с Алисой выучили свою сцену наизусть за один день, но смертельно боялись придирчивой Селии в исполнении Грейс Сперлинг. «Сделай вид, что ее здесь нет. Она не имеет значения. Смотреть ты должен на меня», – рявкнула Алиса. И незначительная Селия, слегка всплакнув из-за пренебрежения Розалинды, потонула в безвестности на своей деревенской скамейке, сжимая шляпку в руках.

Представление состоялось при свечах в Большом зале. Большая часть зрителей были в костюмах с набеленными лицами или диковинными масками, словно итальянские комедианты сбежали на вечерок отдохнуть. Многие успели напиться до визга, готовые шуметь и топать, что бы ни происходило. На Барри был строгий зеленый костюм и шляпа, падавшая ему на нос под тяжестью ярко-алых перьев. Он подбросил ее в воздух, увидав Алису, одетую смугло-кожаным охотником, чьи обнаженные ноги были скандально хороши. Она безмятежно вырезала сердечки на стволе дерева.

«Привет вам, дорогая Розалинда!»

Все вопили и аплодировали, выражая одобрение этой чувственной сцене. Ибо герой был прекрасен, хоть и маловат ростом, а его дама была дразняще-непредсказуема и вызывающе дерзка. Барри лежал у ее ног, произнося осторожные междометия, пока Алиса вышагивала взад-вперед среди осенних ветвей, преподнося свои циничные уроки любви и каждым жестом усиливая и без того убедительное действие эротики и двусмысленности. Зрители были заворожены. О Алиса, ты преобразилась. Прелестный охотник поглядел публике прямо в глаза, взял пальцами за нос свою простоватую кузину, чей изумленный взгляд был совершенно неподделен, ибо эта хулиганская пантомима не была обговорена в ходе репетиций, и заявил с многообещающей интонацией: «Дно моей любви неведомо, как дно Португальского залива». Зрители затопали ногами и заорали. Барри, прохлаждающийся во мху, был просто фольгой, просто декорацией, на фоне которой эта девочка-мальчик без смущения предлагала секс любому из зрителей, подогретых глинтвейном Дэвида Эрскина.

Ну, а можно ли не желать иметь много хорошего? (Это – всем собравшимся, с наглым подмигиванием.) Пожалуйста, сестрица (Селию стащили с бревна), будь священником и обвенчай нас.

Зрители рукоплескали. Уши Барри горели под кудрями, когда он встал на колени рядом с ней. Пьеса была очень к месту. Алиса не верила в любовь, которая переплывает Геллеспонты, размахивает греческими палицами и стаскивает красавцев-богов с коней ради соблазнения. Но Барри-то верил.

Кухонная челядь так и не увидела представления, ибо всегда кто-то оказывается чужим на любом празднике. Поэтому они потребовали повторения после ужина. Сцена выглядела менее откровенной: Алиса снова была в юбках, но зато Грейс Сперлинг, главный сдерживающий элемент, была заброшена в гостиной. Главные герои выпили столько глинтвейна, что сыграли с дикой, пьяной отвагой на фоне подбадриваний, криков и похотливой радости.

Алиса взгромоздилась на табуретку и обратилась к собравшимся на кухне, не исключая всех горшков, кружек и приборов.

«Будь я женщина, я расцеловала бы всех, чьи бороды мне нравятся, чей цвет лица приходится мне по вкусу и чье дыхание мне не противно. – На этом месте она показала язык Джоссу, который пускал слюни возле камина. – И я остаюсь в убеждении, что все, обладающие красивыми бородами, или прекрасным лицом, или приятным дыханием, не откажутся, в награду за мое милое предложение, ответить на мой поклон прощальным приветом».

Она кокетливо приподняла юбки и поклонилась одному Барри.

– Покажи нам письку! – крикнул Джосс, вскочив. Кухарка врезала ему по ногам кочергой. Алиса соскочила с табуретки и помчалась к двери, увлекая Барри за собой. На кухне никто не обратил на это особого внимания. В этом доме считалось общепринятым – по крайней мере, в те времена, когда сыновья старого хозяина жили в поместье, – что молодые джентльмены развлекаются с девочками-судомойками.