— Дальше то, что у меня есть неопровержимые доказательства виновности Брета Леборна во всех этих убийствах, которыми вы занимаетесь, — быстро проговорил человечек. — Я знаю, будет объявлена премия пятьдесят штук тому, кто укажет, где убийца. Но я им не верю. Принесите мне вечером, в девять часов ровно, десять штук авансового залога по этому адресу, — в руке Потемкина оказался маленький комок бумаги, — и я что‑то расскажу. Все понято? Воспринято?

Потемкин кивнул.

— Учтите, если вы действительно заинтересованы в информации, не устраивайте облаву. Копы меня, может быть, и зацапают, но того, что я хочу вам передать, вы точно никогда не получите. Желаю здравствовать!

Человечек вынул шланг из бака, завинтил крышку и стремительно уехал.

И больше в этот день серого «шеви» Олег не видел.

«Значит, все‑таки Леборн, — думал Потемкин, направляя автомобиль к дому. — Неужели действительно Леборн?»

Дома Потемкин залез в свой любимый, единственный и неповторимый халат, зажег камин, хотя было совсем не холодно, широко распахнул дверь на балкон. Открутив круглый бронзовый краник, налил себе воды из специального сосуда зеленого стекла, который всегда возил с собой. В этом сосуде на дне лежали серебряные ножи и вилки. Для Олега этот сосуд был сродни его детским воспоминаниям — куда бы ни бросала судьба его родителей, мама, Антонина Тимофеевна, всегда возила с собой именно такую бутыль… Не точно такую, конечно же, но всегда это был сосуд литра на два, на три, с крышкой, стекло не белое — а зеленое, коричневатое или замутненное слегка, словно изморозью покрытое…

И всегда на дне этого сосуда лежало серебро — ножи, ложки, вилки, лоточки какие‑то.

Мать научила маленького Олега, что обычная вода, в которую погружены серебряные предметы, становится «живой». Она не портится, сохраняет свежесть и приобретает, кроме всего, еще и чудесные целительные свойства.

Маленькому Олегу всегда нравилось отворачивать миниатюрный винтовой краник и следить, как тонкая струйка наполняет стакан. В детстве, когда не видели родители, он ловил эту струйку ртом — сам маленький был, а вода стояла высоко, на кухонной стойке…

Много после прочел Потемкин, что именно так, добавляя серебро, неделями сохраняли свежей воду воины Александра Македонского.

А про себя Олег знал, что когда ему нужно подумать, он наливает себе стакан серебряной воды со льдом и ставит рядом с любимым скотчем. И серебряная вода помогала принимать верные решения — это уже было проверено опытом. Потемкин к ней привык и без нее не обходился.

Когда‑то очень давно молодой стажер, случайно попавший к Олегу домой в Москве, заметил, как он бережно наливает себе серебряную воду, и с юной непосредственностью осведомился:

— Вы что же, Олег Кириллович, и вправду верите в живую воду и во всякую такую хрень?

Юный наглец был из молодых, да ранних: с папой‑генералом и кем‑то еще где‑то (об этом Потемкина виновато предупредил его учитель Бене, прикрепляя стажера с напутствием: «Ты с ним точно справишься. Поэтому прояви понимание»).

А теперь надо вспомнить, что в то советское время, что кажется теперь доисторическим, за один только заход в церковь, где доблестно и старательно крестятся теперь по праздникам бывшие коммунисты, да тогда только за появление в церкви можно было вылететь отовсюду — из партии в первую очередь, потом — с работы. А тут — сотрудник органов и «живая вода»…

Потемкин, однако, смущен не был. Он с детства знал, что собак нельзя бояться: почуют запах страха — растерзают.

— Послушайте, юноша, историю про нобелевского лауреата Нильса Бора, — сказал Олег покровительственно. — Кто такой Бор вы, надеюсь, знаете? Ну так вот: у Бора в кабинете над дверью висела подкова. И как‑то раз приехал к нему журналист брать интервью. И после интервью спросил: «Господин Бор, неужели вы, один из самых известных в мире ученых, нобелевский лауреат, человек, чьим именем назван элемент в таблице Менделеева, один из родоначальников современной физики, неужели вы верите в эту подкову?»

«Да господь с вами, — взмахнул руками Бор. — Конечно не верю. Ни на минуту… Но знаете… — Он заговорщицки наклонился к уху журналиста. — Мне сказали, что подкова все равно приносит удачу — веришь ты в нее или нет». Вы со мной? — почему‑то Олег тогда перешел на ангийский, и это завершило разгром.

— Да, сэр, — пробормотал растерянный сын генерала, и больше проблем у Потемкина с ним не было.

Сегодня для приведения себя в порядок Потемкин избрал способ номер два — кроссворды. Благо русские газеты, купленные вчера, были под рукой. «Жизнь с ее заботами и печалями», — читал Потемкин. — Пять букв. Хм… Юдоль? «Административно‑территориальная единица в Греции». Ном, нет вопросов. «Хоровое музыкальное произведение на текст католического богослужения». Месса. Да что они, для детского сада эти кроссворды придумывают? Или для эмигрантов? А, понял, для пенсионеров… «Упругая перепонка». Мембрана. «Немецкая русалка». Ундина…»

Лайон позвонил по дороге из клиники, когда Потемкин заполнял клетки третьего по счету кроссворда, два заполненных валялись в мусорной корзине.

— Вы, как всегда, правы, шеф. Амбиций у этого паренька через край, а силенок немного. Голыми руками он и кошку не задушит.

— Хорошо. Тогда займись, пожалуйста, бумагами на эксгумацию.

— Уже занимаюсь… По поводу другого вашего задания: да, есть у него шрамы на затылке. Как раз такие, как вы говорили.

— Спасибо, дружище. Но ты заезжай — у меня тут на вечер намечается кое‑что…

* * *

Риелтор Сэм Ринки ожидал гостей в доме, на веранде. Одет он был по‑летнему, в белый теннисный костюм, на голове — кепка с козырьком. Все это очень выгодно оттеняло загар Сэма — и он прекрасно знал об этом. И не стеснялся получать комплименты о том, как он хорошо выглядит. И впрямь, его семидесяти пяти ему никто не давал. И костюм был подобран так, чтобы его дороговизна ни в коем случае не бросалась в глаза, но каждый из предметов его туалета стоил… словом, стоил хороших денег, и было ясно, что его хозяин не пользуется сетью магазинов «ROSS — dress for less» или другими подобными заведениями, предназначенными для широких масс трудящихся. Теоретически Сэм прекрасно относился к трудящимся массам, но лишь до тех пор, пока они были где‑то там, на своем месте, и жили своей жизнью, а он, Сэм, жил своей. Когда‑то в молодые годы Ринки отведал вдоволь прелестей жизни без копейки, работы за гроши и ночлегов без кровли над головой. И ему этого вполне хватило на всю оставшуюся жизнь, потому, не став миллионером, он решительно отделил себя от жизни людей небогатых — и не скрывал этого.

И те дома, виллы и поместья, которые Сэм продавал, помогали ему ощущать себя именно так, как он хотел ощущать себя. И его продуманный костюм, и его красный раритетный спортивный «Форд» семьдесят шестого года выпуска, который он поставил в сторонку, но на видное место, — все служило как раз этой цели.