– Шарль, ты водичку-то пей, – посочувствовал Корней, по-прежнему поддерживая под плечо. – Никогда я не ценил эту магию. Задуряет она людям голову и сушит их, снутри измором берет. Думаешь, зять мой счастливее стал, когда магию получил, богатство и домик в столице? Да Ленка моя вона – что ни день нас поминает. Мне аж икается. Простая жизнь – она всегда организму полезнее, роднее.

Шарль выхлебал содержимое фляги, остатками умылся, тряхнул головой. Решительно натянул картуз.

– Ты как, в бега или дело сполнять? – строго уточнил начпоезда.

– Корней Семенович, как можно, – укорил Шарль. – Если по сути глядеть, а не по внешнему, кроме вашей семьи никто обо мне и не вспоминает во всем свете. Так куда мне бежать, если все важное – здесь, в Ликре? Во Франконии мне на шею накинут не блокиратор даже, а удавку.

– Пистолет-то у тебя есть, но я не верю в эту гадость, грязи они боятся, и осечка у них опасная, – поморщился Корней. – Револьверты понадежнее. Свой отдам, наградной. Пошли уже, вона как они расшумелись: «Срочно, тайно». Уважение, вишь, выказывают. И дела требуют. Сам – он мужик серьезный. Надо понимать.

– Да я прямо отсюда и…

– И прямо отсюдова глупости свои выбрось из головы. Надо что? Дело исполнить и живым остаться. Значит, сперва еду собрать, куртку да иные вещички, нож надежный, – начал перечислять Корней. – А тем временем котел прогрею, перегоним поезд туда, откуда идти быстрее и сподручнее. Ты с зимы у нас, а пока что в ум не вошел, хуже дитяти неразумного. Тут места такие, что дуриком прут только те, кто утопнуть вздумал. Как же слово-то называется ученое, а? Суцид.

– Суицид, – поправил Шарль. – Но это не про нас, нет. Было по зиме помутнение ума, однако же я справился.

– Именно. Идем, по уму все сладим. Карту дам. Хорошая, еще прежний начпоезда вдвоем с зятем ее дорисовывали. Гривки лесистые, тропы по болотине, самые гнилые топи, заимки и надежные места – все указано в точности. Карл – он охоту уважал. Какой мех моей Ленке добывал! Да ты сам знаешь, Люсе шубки остались. Лисья старая длинная, а еще и соболья душегреечка с бисером…

– На охоту приглашаете? – заинтересовался Шарль.

– В зиму, ежели не сбежишь, приглашу, – задумался Корней. – И чего все в город лезут? Видел я эту столицу. Сплошной шум. Степенности нет в людях, уважительности.

Шарль промолчал, не мешая деду Корнею рассуждать о зиме, городе и падении нравов в новом веке. Начпоезда ворчал знакомо и неторопливо, даже обстоятельно. Рядом с ним джинну было куда проще привыкнуть к себе – полноценному, снова наделенному магией. Возле деда, с его простотой и верой в обычное и добротное, осознанный отказ от соблазна сменить внешность или частично ее улучшить проходит куда естественнее, без внутреннего слома. Золотой джинн Сен-Дюпр предпочитал показывать себя с роскошными темными волнистыми волосами. Цвет глаз выбирал чаще всего синий, темный и глубокий. Голос настраивал придирчиво, делая несколько выше собственного, более напевным, с некоторым придыханием. Три – пять сантиметров к росту тоже добавлялись почти сами собой.

Обработка внешности магией сделалась за долгие годы привычкой и не отнимала сил. Оставаться собой трудно, приходится контролировать каждое намерение, каждый жест, вслушиваться в себя и виновато пожимать плечами. Золотой джинн еще осенью казался совершенством… Хотя в ремпоезде он бы выглядел шутом гороховым. Посмешищем. Лексей бы с таким и разговаривать не стал, сберегая драгоценный самогон. Ухо буквально слышит басовитый приговор: «Не мужик, а блоха ряженая». И хуже того – «баба писклявая».

– Корней Семенович, я не выгляжу странно? Не плывет туман в глазах при внимательном рассматривании?

– А ты не икона, чего на тебя глядеть-то? – усмехнулся начпоезда и ворчливо добавил: – Сперва плыло. Вроде синева в глазах у тебя мелькала. Руки-то обычные были, но тонкие, длиннопалые, глянуть противно. У бездельников аккурат такие. Но сейчас ты выправился, в ум вошел, так я думаю.

– Примерно так, в ум вошел, – улыбнулся Шарль, осторожно позволяя себе чуть расслабиться.

Первым полез на насыпь, подал руку начпоезда. Корней без возражений принял помощь, зашагал по рельсу, привычно и почти неосознанно хмурясь и рассматривая важное: ровность пути, состояние шпал, годность рельсов, положение костылей. Шарль тоже смотрел. Приятно было ощущать гордость за сделанную работу. Это он проектировал ремонт, просчитывал и контролировал. Да и костыли забивал, и укладку рельсов сам вел. Никогда прежде, джинном, он не знал ощущения радости от проделанной работы. Предположим, ты добыл сведения, обманул врагов, соблазнил жен и любовниц важных людей, прокрался и умыкнул секрет – нет в перечисленном повода расправить плечи и ощутить себя достойным всеобщего одобрения. Нет и возможности устроить праздник. А тут всякий завершенный ремонт – праздник, пусть не с вином из толкового погреба, а всего-то с местной водкой. Все в ремпоезде настоящее, и даже морду бить будут честно, стенка на стенку или один на один.

– Люся! Собери охотничий запас нашему инженеру, – зычно крикнул Корней еще от хвостовых вагонов и пошел быстрее, с хитроватым прищуром наблюдая суету народа, опознавшего большую новость и уже любопытствующего. – Люся! Слышь?

– Собираю, Корнеюшка, – отозвалась тихая и расторопная жена начпоезда.

– Белье собери и лекарства самоважные, – велел начпоезда. – А я к котлу, сейчас народ соберем, поезд продвинем, куда велишь, и я выделю тебе револьверт.

Корнеевский «револьверт» оказался куда лучше, чем того ожидал Шарль. Вороненый, матовый, в смазке. Не ликрейского производства, хотя и здесь делают толковое оружие. Но этот – любимой франконцем льежской семейной фирмы, которая по тайному заказу поставляет партии доработанного товара почти всем магическим полициям и службам Старого Света. И ордену джиннов тоже. В ладонь револьвер лег, словно был давно знаком. Корней деловито забрал пистолет, завернул в промасленную ветошь, уложил в свободную ладонь джинна цокающий патронами мешочек, тяжелый и объемистый.

– Таким вот образом, – буркнул он, начиная переживать и прощаться. – Все собрал? Проверил?

Шарль кивнул. Глянул еще раз на карту, создал магическую копию, чтобы не нести листки и не возиться с разворачиванием и сворачиванием. Принял у Люси заплечный мешок с продуктами, сунул в него принесенное из своего купе имущество. Сменил по настоянию Корнея куртку на более удобную, крепкую, серо-зеленую – наилучший цвет для здешнего леса.

– Пойду. Вот так я намерен двигаться. – Шарль прочертил линию на карте. – Прибудет дирижабль, им расскажете подробно.

– С Богом, – вздохнул Корней, комкая ветошь. – Эх, непутевый ты, а все одно: уж берегись. На рожон не лезь, маги завсегда к злодейству склонны.

– Я сам таков, – подмигнул Шарль.

Он отвернулся и пошел прочь, вниз с насыпи, через густой, путающий ноги багульник. Было до головокружения странно уходить и ощущать направленные в спину взгляды. Никто и никогда не провожает джиннов. С первого дня в ордене детям объясняют, как нелепы и жалки слепоглухие бездари. К ним допустимо питать лишь презрение, они ничтожны и годятся для манипулирования, не более того… Дети верят и постепенно привыкают быть избранными. А точнее, одинокими, безразличными и к чужим бедам, и к чужой радости. Обделенными и жалкими. Теперь он, повзрослевший Шарль с собственным лицом, знает правду, оплаченную личным опытом и размышлениями. И потому ему не слишком сложно оставаться собой, и нет более мечтаний о нелепых синих глазах и совсем уж смешных кудрях. Не так дурно ощущать себя настоящим Шарлем де Лотьэром, которого провожают как родного. Целый поезд своих. Родина на колесах. Единственное место, куда хочется вернуться…