Она откинулась на спинку кресла, очень довольная своей речью. От нее веяло таким самодовольством, что Гройс не удержался:

– Особенно убоги бабки, живущие на крошечную пенсию. Вот идут они, скажем, в поликлинику со своими ревматоидными артритами, подтекающими мочевыми пузырями и выпадающими матками. И такие, падлы, неэлегантные, что просто злость берет. А как прекрасна могла бы стать наша жизнь, если бы мы собрали их всех в одну резервацию! А они там взяли бы и передохли, удушенные взаимной вонью!

Ирма на волне своего вдохновенного пафоса не сразу распознала насмешку. Секунд пять она смотрела на Гройса радостно и доверчиво, как ребенок, внезапно нашедший в товарище понимание. А затем улыбка сползла с ее лица. Оно окаменело.

За окном громко застрекотал кузнечик. Ирма дернулась и как будто отмерзла.

– Ого! Вы что, собираетесь читать мне нотации?

– А поможет? – с неожиданной злостью спросил Гройс. – Меня поражает, как вы можете быть писателем. У вас же эмпатия на уровне хорька. Почти каждый человек, кроме совсем уж несмышленых детей, представляет, что значит боль. Он понимает, каково это – когда больно другому. Все в детстве прищемляли палец, болели ангиной и плакали над белым Бимом с черным ухом. Вы же, такое чувство, выросли на другой планете. У вас там тоже есть старики. Но они отличаются от других особей только внешне! Когда вы стареете, ваша оболочка скукоживается, а все остальное остается неизменным. Вы понятия не имеете, что значит стареть. Вот и несете напыщенную ахинею.

Ирма понимающе закивала:

– Так и есть. Решили учить меня правильному отношению к жизни.

– Проку нет, – буркнул старик.

– От ваших лекций точно не будет.

Она откинулась в кресле и покачалась, рассматривая его с брезгливым любопытством, словно перед ней был редкий экземпляр какого-нибудь отвратительного насекомого.

– Забавный вы человечек, Михаил Степанович! Кто бы другой переживал об оскорбленных бабульках.

– А я чем хуже?

– Да вы же преступник, – изумленно сказала Ирма. – Вор и проходимец.

– Вор и проходимец уже не способен распознать глупую категоричность?

– Алло, Михаил Степанович! – она помахала перед ним рукой. – Вы меня слышите? Понимаете, что вам говорят? Вы последний человек в этом городе, который может упрекать меня за безнравственное отношение к старикам. Вы же всю жизнь грабили людей!

– Обманывал, – без выражения сказал Гройс. – Не грабил.

– И вы не улавливаете никакого противоречия между тем, что вы делали, и тем, что вы мне говорите? Господи, да вы точно старая шлюха, осуждающая соседа за воровство яблок из чужого сада!

– Хороший пример со шлюхой, – согласился Гройс. – Кража-то все равно остается кражей, кто бы ни был ее свидетелем.

Она его не слушала.

– Вы шваль, человеческий отброс! Сколько тех же старух, которые сегодня ковыляют в поликлинику, пострадали от вашего обмана? И вы их защищаете? От меня? – Ирма издевательски захохотала. – Будь у вас хоть капля совести, вы бы заткнулись и не смели рта раскрывать! Нет, посмотрите – нашелся поборник нравственности! Заступник хромоногих и убогих! Да вы моральный урод, Михаил Степанович! Вам нужно не лежать на моей постели, почесывая яйца, как король, а богу молиться, чтобы простил вас за все дерьмо, которое вы причинили людям!

Она перевела дух и выжидающе уставилась на него. Парируй, старая сволочь! Доказывай, что ты не так плох, как кажешься! Оправдывайся, раскаивайся, подбирай аргументы!

– Любопытные у вас представления о королях, – сказал Гройс.

Если некоторые его реплики были подобны камешкам, то сейчас старик залепил ей в лоб хорошим булыжником. Он сам не ожидал такой реакции.

– Не смейте паясничать! – взвизгнула Ирма. – Вы шут! Жалкий шут! Вы и… вам подобные!

– Я тут вроде один…

– Закройте рот! – она вскочила и едва не сбила ведро для отправления естественных надобностей. – Что вы знаете о моей жизни? Вы тут изгаляетесь! Насмешничаете! Но я, в отличие от вас, порядочный человек! Я никого никогда не обманывала! Не покушалась на чужое! Ко мне приходят люди, благодарные за мои книги. Ведь я всю жизнь пишу! Вы, наверное, даже не понимаете, как такое может быть – столько лет заниматься честным трудом! Я всю жизнь была хорошей, понимаете вы это или нет?!

Ему показалось, что он слышит крик ее души.

– А потом вы пошли и похитили человека! – рявкнул он.

– Не человека, а вас! Вы же просто расходный материал!

Она выкрикнула эти слова ему в лицо, и Гройс осекся.

В комнате повисла тишина. Если набрать котел такой тишины, можно сварить кого-нибудь заживо.

Ирма отступила на шаг и судорожно провела взмокшими ладонями по юбке. На лбу у нее выступили капли пота.

– Так вот что… – медленно протянул старик. – Я понял. Вы не стали бы похищать приличного гражданина. Но меня-то можно. Я же вор и проходимец. Кто-нибудь еще, может быть?

Женщина вскинула голову. Она уже почти овладела собой. Ее возбуждение выдавали только алые пятна на щеках.

– Мерзавец, если уж быть откровенной.

– Какое счастье, – ухмыльнулся Гройс. – Наконец-то вы хоть с кем-то можете позволить себе откровенность. Остальные, наверное, знают вас как милую добрую леди!

– Я и есть милая добрая леди!

– Приковавшая живого человека к кровати для собственного развлечения, – подхватил Гройс. – А все потому, что он не совсем человек!

«Нет такой женщины, Ирмы Одинцовой, – внезапно напомнил голос в его голове. – Есть механизм – сложный замок, запирающий дверь, отделяющую темницу от свободы».

Он молча смотрел на нее, пораженный этим воспоминанием. Нет, постойте! Он же совсем не то имел в виду…

Ирма окончательно пришла в себя. Она вернулась в кресло, сложила руки на коленях. Выжидательно уставилась на него.

– Что это вы замолчали, Михаил Степанович? Вы явно собирались чем-то меня попрекнуть.

– В другой раз.

– А знаете что? Считайте, что я – ваше наказание. Обратная связь от мироздания! Оно было к вам поразительно милосердно. Я поняла! – Лицо ее просветлело. – Поняла, что должно было с вами случиться. Вы должны были сгнить от рака. Без обезболивающих! За все, что вы натворили, вы должны были долго и мучительно подыхать. Вот что было бы для вас справедливым наказанием! Сгнить от рака, – с явным удовольствием повторила она. – Чтобы кишки скручивались в узел. Чтобы вы сорвали связки от воплей. Чтобы вы превратились в один сплошной нарыв, в язву, в вонючий гнойник.

Гройс с изумлением наблюдал, как в ее глазах разгорается огонь, озаряющий черты благородным вдохновением. Она перечисляла его мучения с таким лицом, словно раздавала милостыню бедным.