В то же время Крамер, надо отдать ему должное, был человек знающий и, если отмести плетеные словеса, написал все обстоятельно и толково. Главное состояло вот в чем: яд был, и, судя по всему, сильнодействующий, вдобавок его, очевидно, смешали со снотворным, тоже весьма ядреным, чтобы Куколев замутненным сознанием не сразу почувствовал надвигающуюся смерть. Сердце остановилось в результате… Так… Так… Сугубо медицинские подробности Иван Дмитриевич проглядел мельком, а латинское название предполагаемой отравы и вовсе разбирать не стал.

За ложное заключение о причинах смерти купца Зверева наследники, должно быть, наградили Крамера по-царски, но сейчас ему не было никакой выгоды писать неправду. Нет, на этот раз не стоило сомневаться в его профессиональной честности.

— Ступай по аптекам, — распорядился Иван Дмитриевич, возвращая Гайпелю одну из взятых у него бумаг, — поспрашивай, не интересовался ли кто этой гадостью. Надежды мало, про яд тебе, конечно, никто говорить не станет, даже если кому-то продали из-под полы. Узнай хотя бы про это снотворное.

— Хорошо бы еще с жандармами посоветоваться. Про наших масонов они много чего могут рассказать.

— Тебе не расскажут. Лучше вот что, узнай-ка адрес, где остановился в Петербурге князь Панчулидзев. Не забыл, кто он такой?

— Пензенский губернатор, вчера ночью был в «Аркадии». Думаете, с ним там была…

Гайпель опять огляделся и договорил почти шепотом:

— …была эта великая княгиня?

— Тсс-с! — прошипел Иван Дмитриевич.

Вместе вышли на крыльцо, здесь Гайпель осмелился напомнить про красный зонтик, который не давал ему покоя.

— Обещали все мне объяснить, если я поговорю с дядей, — сказал он жалобно.

— Ты с ним плохо поговорил. Если он муж тетки, надо было через тетку действовать. А то поговорил — и что толку? Ничего не узнал.

— Кое-что узнал.

— Мало.

— Вы и того не знали.

— Ладно, так и быть, — смилостивился Иван Дмитриевич. — Этот зонтик был у какой-то дамы, я видел ее вместе с Куколевым накануне его убийства, но лица не рассмотрел.

— И все?

— Все.

— Дайте честное слово?

— Жирно будет. Не хочешь — не верь, — отвечал Иван Дмитриевич.

Он уселся в стоявший у крыльца, на время расследования этого дела зарезервированный лично за ним полицейский экипаж и велел кучеру ехать через Сенную площадь в Таиров переулок. Тронулись, но Гайпель пошел рядом, держась за бортик. Взгляд его, как слезой, туманился какой-то затаенной мыслью.

— Подозреваешь, — склонившись к нему, вполголоса спросил Иван Дмитриевич, — не она ли была с тем красным зонтиком?

— Кто она?

— Лаптем-то не прикидывайся! Та, о ком тебе дядя рассказал. Нет, скажешь?

Гайпель промолчал, но по лицу его видно было, что так оно и есть.

Проездили зря, ни Рябинина, ни даже Гельфрейха дома не оказалось. Напоили лошадей, затем Иван Дмитриевич решил ехать в Министерство финансов. Он уже имел дело с Куколевым-старшим и понимал, что ни исчезновение матери, ни смерть брата не способны заставить этого человека пренебречь служебными обязанностями. «Сегодня я до вечера буду в министерстве», — сказал он и не обманул: дежурный чиновник сообщил, что коллежский советник Куколев у себя в кабинете.

— Входите, — пригласил он, когда Иван Дмитриевич робко приоткрыл сановную дверь. — Есть новости о Марфе Никитичне?

— Вообще-то я прежде всего ищу убийцу вашего брата.

— Тогда кто ищет мою мать?

— Тоже я.

— Не многовато ли на себя берете?

— Я убежден, что одно тут связано с другим.

— Вот как? Это уже что-то новенькое.

Куколев сел за свой стол, заваленный ворохами разграфленных листов с колонками цифр, и предложил садиться гостю.

— Вам что-нибудь известно о завещании вашей матери? — спросил Иван Дмитриевич.

— Я его не читал, оно хранится у Якова. Он же и назначен главным наследником.

— Но ведь старший-то — вы.

—Яков занялся коммерцией, как наш отец, а я, сами видите, не барыши считаю. Кроме того, мать с детства любила его больше, чем меня. Хроменький, несчастненький, ну и все такое прочее.

— Это, однако, не мешало ему изменять жене. Как, по-вашему, она не могла отомстить мужу за неверность?

— Сомневаюсь. Шарлотта была влюблена в него как кошка. То есть в гневе чем угодно могла по голове стукнуть, но хладнокровно заманить, отравить… Да, — спохватился Куколев, — я говорил вам, кого подозреваю в убийстве Якова?

— Вы мне ничего не говорили.

— Значит, подумал, а не сказал. Со мной так бывает… Воспользовавшись паузой, которую Куколев сделал, чтобы усилить эффект, Иван Дмитриевич опередил его:

— Нейгардта?

— Значит, все-таки говорил. Но неважно… У них с Яковом были какие-то совместные дела, причем наверняка не вполне законные. Он и по этой части был не промах, не только по женской. Что-то они, вероятно, с бароном не поделили, чем-то Яков ему помешал. Со мной у него не вышло, Лизе мы успели дать рвотное, а тут в нужный момент никого рядом не оказалось. И жетончик Нейгардт ему подкинул раньше в качестве угрозы. Помнишь, мол, что ожидало твоего брата? Вот и тебе то же будет. Но, видать, Яков-то не внял.

— Вы думаете, Яков Семенович знал, что Нейгардт собирается вас отравить?

— Прежде я в это не верил. Но теперь… Как тогда прикажете понимать? Хорошо, убили. То есть нехорошо… Но жетончик-то как при этом очутился? Значит, Нейгардт их тогда не один заказал сделать, а несколько. Про запас.

— Ходят слухи, — сказал Иван Дмитриевич, — что Яков Семенович сам отравился.

— С чего это?

— Влез в долги.

— Подумаешь! Не причина, чтобы травиться. Мог бы объявить себя банкротом. Имущество-то числилось не за ним, а за матерью.

— Будто бы Яков Семенович узнал о ее смерти и решил покончить с собой, чтобы наследство досталось дочери. До своего совершеннолетия она могла бы отказаться от уплаты долгов.

— Угу. — Куколев задумался. — Шарлотта вам сказала?

— Да.

— И вы ей поверили?

— Нет, разумеется.

— Я тем более никогда не поверю, что Яков мог пожертвовать собой ради кого бы то ни было. Не тот он был человек.

— Только я вас очень прошу, Семен Семенович, никому ни слова! При всей вашей нелюбви к брату вы, я думаю, не захотите, чтобы ему как самоубийце не нашлось бы места в освященной земле. Чем черт не шутит! Вдруг он и в самом деле наложил на себя руки?