Юноша, по своему внешнему виду полностью соответствующий названному животному, ничего не сказав, упрямо наклонил голову, словно собирался кого-то забодать, и уставился в пол.

— Ты слышал?

— Слышал…

— Ну смотри! Я повторять не буду. Пахан конкретно сказал: еще хоть один кони двинет — он с нами больше не работает. Ему по мокрухе светиться ни с какой стороны не припало. Он бизнес делает и тебе, между прочим, отстегивает, так что — думай. Нам из-за тебя бабки не хочется терять!

Слушая этот не очень длинный, но весьма красноречивый монолог, я буквально затаила дыхание, стараясь не проронить ни слова. Неужели я их нашла?!

Совершенно очевидно, что недавно, во время очередного «дела», мальчики увлеклись и отделали кого-то так, что несчастный прекратил свое земное существование. И, судя по услышанному мной в самом начале рассказу о водопроводной трубе, жертву именно забили. Насмерть. Точно так же, как профессора Разумова. Или не «точно так же, как», а именно — профессора Разумова?

А что — все сходится! У Жигалина был мотив, у его друзей — энергия. Орудие убийства, характер преступления, небрежность исполнения, жестокость — это весьма характерно для почерка подобных группировок. А здесь еще и некоторая страховка обеспечена — в случае чего пахан выручит. Прямых указаний на то, что жертва, о которой шла речь, именно профессор Разумов, нет, но совпадений предостаточно. А улики — дело техники. Посетить подвальчик днем, когда компания еще не заняла свою берлогу, отработать Серого и прочих мальчиков, особенно Штыря, который благодаря своей склонности к искусственным стимуляторам хорошего настроения — первый кандидат на то, чтобы расколоться: вот вам и улики.

Радостное чувство, охватившее меня при мысли, что наконец-то я размотаю этот безнадежно запутанный клубок и раскрою дело, которое для любого милицейского опера — стопроцентный «глухарь», непозволительно ослабило мой самоконтроль. Под наплывом эмоций я начала совершать непроизвольные движения и, разумеется, задела локтем какой-то кирпич, который тут же с грохотом обрушился мне под ноги.

Под тусклой лампочкой моментально все смолкло. Кто-то сделал было слабую попытку задать вопрос, типа: «А че это?» — но Серый так на него шикнул, что повторять подобные попытки больше никому не захотелось. И его можно было понять. В пустом подвале тишайший звук отдавался стократным эхом, и если кирпич упал не сам по себе, а с чьей-то помощью, то в наступившей тишине Серый очень скоро без труда смог бы определить — с чьей именно.

В какую-то долю секунды в моей голове прокрутилось сразу несколько сценариев возможного развития событий. Имея при себе «макаров», да даже и без него, я не слишком опасалась встречи с неуравновешенными юнцами, которые вряд ли могли действовать успешно, не имея в руках куска железной трубы. Но если их причастность к убийству профессора действительно имеет место быть, то мне ни в коем случае нельзя попадаться им на глаза, и уж тем более — демонстрировать свой повышенный интерес к их персонам. А об этом интересе они обязательно догадаются, если увидят меня, подслушивающую разговоры в их логове. Нужно уходить! Увлеченные разговором, они не обращали внимания на посторонние звуки, вряд ли они точно определили, откуда донесся звук упавшего кирпича. Небольшая фора у меня есть.

Стараясь не дышать, ежесекундно рискуя в кромешной тьме задеть еще какой-нибудь кирпич, я очень медленно и практически бесшумно начала сдавать назад. Тусклый свет лампочки, который немного освещал место моего укрытия, становился все слабее, и я с ужасом понимала, что сейчас мне придется совершить не просто гонки с препятствиями, а гонки с невидимыми препятствиями.

Идя на звук разговора, я не позаботилась о том, чтобы наметить какие-то ориентиры в незнакомом мне темном подвале, да и вряд ли это бы у меня получилось. И теперь мне предстояло удирать в полную неизвестность, не видя под собой земли, а перед собой — направления. Услышав, что тишина в слабо освещенном помещении сменилась дробным топотом, я поняла, что время пришло.

Выброс в кровь адреналина, который я получила, когда бежала неизвестно куда в полной темноте, спотыкаясь, падая, раздирая ткань и кожу и слыша сразу со всех сторон неумолкающий топот стада мамонтов, был сравним разве что с тем, что испытывает человек, в первый раз прыгнувший с парашютом. Хотя я и убеждала себя, что не боюсь кучки дебильных ребятишек, но стереотип «охотник — жертва» сработал как часы, и, удирая в темноту, я чувствовала совершенно явственное сосание под ложечкой.

Кроме численного преимущества и отсутствия необходимости прятаться, мои преследователи имели еще одну привилегию, которой я была лишена: у них были фонари. Это обеспечивало им гораздо большие удобства в передвижении, но совершенно неожиданно сыграло на руку и мне. По колеблющимся лучам света я могла определить, с какой стороны они находятся, и, едва завидев их, вопреки всем инстинктам, влекущим человека к светлому и прекрасному, как безумная, шарахалась в темноту. Привлечь внимание к себе какими-то звуками я теперь не опасалась, поскольку топот нескольких пар ног гнавшихся за мной жеребцов способен был заглушить звук работающего дизеля, а не только мои деликатные женственные движения.

Видимо, дом, подвал которого они облюбовали, был очень длинным. Бежала я довольно долго, так и не наткнувшись на такое место, которое можно было бы назвать тупиком. Но, в конце концов, я почувствовала, что силы мои на исходе: гонку пора прекратить. Топот и свет фонарей были далеко от меня, и, остановив свое броуновское движение, я начала ощупывать стены в надежде отыскать в них щелку, куда я могла бы забраться и пересидеть лихие времена.

Через некоторое время, к моей вящей радости, щелка нашлась, и я забилась в нее, как испуганная мышка, и, как мышка же, мокрая. Курить вновь было нельзя, и я сидела в своей щели, тоскливо коротая минуты в ожидании момента, когда можно будет вылезти на свет божий, не опасаясь ненужных свидетелей. Сообразив, что у меня есть зажигалка, я засветила маленький огонек и посмотрела на часы. Стрелка показывала двенадцатый час ночи. Значит, сидеть мне еще долго.

Топот стада мамонтов окончательно замер где-то вдали. Вокруг было тихо и темно. Глаза немного привыкли к темноте, и я смутно различала какие-то выступы и пороги, которые были видны в узенькую бойницу, открывавшую из моей щели вид на окружающее пространство. Не находя в окрестном пейзаже ничего интересного, я сидела и ждала, когда внутренний инстинкт подаст мне сигнал, что обстановка стала безопасной. Однако инстинкт молчал.

Просидев, кажется, целую вечность, я снова высекла огонь из своей зажигалки и увидела, что прошло только двадцать минут. Неужели мне придется сидеть в этом карцере целую ночь? Ну уж дудки!

Никаких звуков извне так и не доносилось, и я на ощупь начала выбираться из своего убежища. Но лишь только я зашевелилась, как услышала голоса и шаги. Со всей поспешностью, которая только была возможна в этом мраке, я полезла обратно.

Несколько человек, переговариваясь друг с другом, неторопливо шли в мою сторону, освещая сумрачные своды подвала фонариками. Они обсуждали какие-то свои текущие дела и, кажется, не очень беспокоились о том, что им никого не удалось догнать. У меня родилась слабая надежда: может, они подумали, что кирпич упал сам по себе, и не стали организовывать тщательных поисков? Притаившись в своей щели, я прислушалась к разговору, и в одном из голосов узнала голос Жигалина.