Понуждаемая легкими уколами совести, я с виноватым видом вернулась к тому моменту истории, когда Анджела вышла на верхнюю площадку трапа самолета, и немного постояла рядом с ней, оставаясь на высоте ее положения, чтобы полюбоваться открывающимся отсюда видом. Мне пришло в голову, что, может быть, и не стоило спускать ее с лестницы. И еще, что я сэкономила на сострадании героине, его должно быть чуточку больше.

Возможно, несмотря на свою глупость, невеста все же не заслуживала такого унизительного наказания. Но сейчас, стоя рядом с ней на верхушке трапа, я все больше и больше убеждалась в том, что уберечь ее от падения было не в моей власти. Я поняла, что это неизбежно и даже было предсказано в одной народной мудрости: Анджеле Катберт (урожденной Вуттон) суждено было съехать вниз по ступенькам на пятой точке. И вряд ли кому-либо еще удастся с такой же полнотой реализовать в жизни поговорку «Хвалилась, хвалилась да набок завалилась».

Когда-то (я пользуюсь прошедшим временем осознанно в искренней надежде, что сестры-феминистки сделали свое волшебное дело и с тех пор все изменилось) демографический состав редакции средней газеты вполне мог привести девушку в отчаяние. Хотя большинство репортеров составляли талантливые и честолюбивые молодые женщины (честолюбивые означает отчаянно стремящиеся попасть на телевидение), среди заместителей главного редактора преобладали мужчины средних лет. А если точнее, разведенные алкоголики, хронически пропускающие через свои измученные почки репортерскую прозу. Остальные заместители главного редактора были мамы: эти бывшие репортеры двадцати с чем-то лет от роду вернулись к исполнению обязанностей после отпуска по уходу за ребенком. Они приносили на работу пластиковые контейнеры с остатками семейного обеда и страшные истории о мастите и мышцах тазового дна. И, разумеется, все авторитеты, которые принимали окончательное решение в кабинах за матовым стеклом, были мужчинами в возрасте моего дедушки.

Особенно в долгие, томительно влекущиеся часы ночной смены, когда я сидела за столом ночного репортера, измученная голодом и передозировкой кофеина, я, бывало, блуждала взглядом по офису и думала: «Неужели это и есть моя судьба? Мне не светит попасть на телевидение — у меня негладкие волосы. Значит ли это, что мне следует сменить гардероб на приятные костюмы пастельных цветов и перейти в отдел связей с общественностью? А может, я попаду за стол заместителя главного редактора и буду сидеть там в клетчатой юбке и строгой блузке, поедая разогретый в микроволновке ужин и рассказывая отнюдь не заинтересованным слушателям, сколько швов у меня осталось от последней эпизиотомии. О господи, нет! — взмолилась я ко всем богам мироздания, которые могли меня услышать: — Пожалуйста, пусть это буду не я. И не дайте мне стать и такой, как Лорна!»

Лорна — это наша ходячая аномалия, женщина более чем зрелого возраста, давным-давно ступившая на карьерную лестницу нашей редакции и постепенно взобравшаяся по ней до перекладины руководителя высокого уровня. Она так долго сидела в кресле первого заместителя главного редактора, ссутулив плечи и вытянув шею, что, даже стоя, выглядела так, как будто все еще сидит. Тяжелые складки жира волнами сплывали с ее боков на широкие бедра и выступавший живот, на который сверху давила гигантская грудь, видимо, никогда не знавшая бюстгальтера.

Лорна всегда вела себя очень тихо. Она не издавала ни звука, даже когда быстро печатала, и ее пальцы, быстро мелькавшие при полной неподвижности запястий, напоминали мне ноги ирландского танцора. Но ее молчание не было доброжелательным. Она пользовалась им как крокодил, неподвижно лежащий на мелководье и притворяющийся безобидным гнилым бревном. Но на коротких дистанциях крокодил может развивать скорость скаковой лошади, и тогда — берегите свои яремные вены!

Слева от стула главного заместителя редактора можно было разглядеть на ковре протертую дорожку, которая слегка отклонялась от оптимальной траектории движения, и новым курьерам требовалось не более двух дней, чтобы понять, почему к столу следует приближаться именно этим путем.

— Некомпетентность! Больше всего ненавижу некомпетентность, — бормотала Лорна и снова впадала в свое крокодилье безмолвие, в то время как какой-нибудь румяный стажер тихо истекал кровью от множественных порезов, нанесенных ее острым языком.

Иногда она шипела сквозь зубы:

— Полгода. Еще полгода. Полгода, и я уволюсь…

Все знали, что Лорна собирается уволиться через полгода, потому что она собиралась уволиться через полгода уже двадцать пять лет подряд. Говорили даже, что, вступая в свою первую должность в те приснопамятные дни, когда в редакции раздавался бодрый звон кареток пишущих машинок, а репортерам было позволено курить на своем рабочем месте сигарету за сигаретой, Лорна пожала руку редактору и сказала, что собирается поработать здесь всего полгода. Однако я никогда не верила в эту историю по той простой причине, что она не объясняет присутствие Оскара. Принести в офис растение в горшке — о чем это говорит? Я считаю, о взятии на себя серьезных обязательств.

Вся симпатия к Лорне, которую мне удавалось из себя выдавить, была связана с тем, как я представляла себе ее первый выход на работу на пару с этим самым Оскаром. В своих фантазиях я одела ее по этому случаю в серо-коричневые юбку с жакетом и перекрасила ей длинные, седеющие волосы в приятный светло-каштановый цвет. Я нацепила ей на нос очки в массивной оправе, и хотя они вовсе ей не шли, однако наводили на мысль, что эта некрасивая, приземистая молодая женщина может скрывать в себе множество интригующих секретов. Все эти намеки на глубоко упрятанные чувства подтверждало наличие молодой монстеры по имени Оскар — это был одинокий нежный стебелек с парой листьев, похожих на протянутые детские ручки, зеленеющей в керамическом горшке, который Лорна прижимала к себе локтем согнутой руки.

С течением времени Оскар стал настоящим монстром и вырос из нескольких горшков. Особенно значительная перемена обстановки последовала, когда его быстрый рост, а также появление новых компьютерных терминалов вынудили его спуститься со стола на пол, к ногам Лорны. Когда я пришла работать в службу новостей, Оскар прозябал в колоссальных размеров черной пластмассовой кадке, стоявшей справа от кресла первого заместителя главного редактора. Теперь он представляет собой скорее дерево, чем комнатное растение: ствол его по толщине уже вполне может сравниться с лодыжкой самой Лорны.

Помнится, мой первый понедельник в газете был для нас обоих днем, исполненным глубокого смысла: я прикалывала свои любимые фотографии и цитаты к обитой сукном стенке, отгораживавшей мой стол от прочих в офисе, и пристраивала на столе небольшую картину моей уже успевшей к тому времени прославиться подруги-художницы Евы. А Оскар потянулся и впервые дотронулся кончиком верхнего листа бледной лампы дневного света на потолке, которую по ошибке принял за солнце.

Если мы перенесемся на четыре года вперед, мы увидим, как тот же лист удрученно клонится к земле. За это время ствол Оскара дорос до потолка и сделал поворот, так что теперь его крепкий зеленый изгиб уткнулся в разочаровавшую его лампу.