– Все тайны выдаст, – Илья потер нос. – Я еще читаю лекции в трех университетах: Тель-Авив, Лондон, Париж.

– У тебя свой самолет?

– По телефону. – Илья взял у отца чемодан и авоську.

– Слушайте, почему запрещено мотаться по миру? – старик Аптекарь по-птичьи развел руками. – Мы ведь воевали за будущее детей. Все насмарку. А что, может быть, за поворотом новая хорошая жизнь?

– Где поворот, папа?

– Но ты, программист с государственной премией.

– Я вкалывал!

– А даром никому не дают.

– Папа! Только не надо. Я из Чернобыля не вылезал пока не пустили Первый реактор.

– Илья, не вспоминай этот кошмар. Мужчины, – сказала Маша, – посмотрите, в Москву уже пришла весна!

До тех пор пока отказник Илья Аптекарь устраивал на своей квартире семинары по Математике, атмосфера преследований над ними не сгущалась. Но стоило открыть двери для симпозиума «Евреи в СССР», истоптали топтуны и двор и подъезд Аптекаря.

Утром 8-го мая в дверной проем шагнул маленький человек в похоронном костюме. Телеграмма ко дню рождения – первое о чем подумал Илья.

– Вам повестка в КГБ на допрос. Собирайтесь.

Аптекарь мгновенно вспомнил статью в «Известиях» о «предателях и шпионах»: Лернер, Щаранский.

– Такая срочность?

– Как говорится, куй железо, пока горячо.

– У меня сегодня день рождения, между прочим.

– Я вас поздравляю. Собирайтесь.

Майское солнце рассыпалось ромашками в траве. Напрасно. И березы зеленели напрасно, напрасно красные флаги болтались на ветру. В глазах у Аптекаря было черно.

КГБ знало о нем все: он не очень хорошо знаком со Щаранским. Толя намного моложе Ильи, а главное, Аптекарь не входил в Хельсинскую группу. Они уважали и симпатизировали друг другу, но пути их пересекались очень редко.

В Лефортово в тускло освещенном коридоре десятки ожидантов маялись одиноко и безучастно, как рыбы в аквариуме. Ужасно хотелось пить. Наконец, дежурный офицер проводил Илью в холл и остановился перед стальной дверью.

Он набрал код, дверь открылась. Они вошли и дверь беззвучно захлопнулась у них за спиной. Шли по коридору, с обеих сторон больничного цвета двери с вмонтированными красными зажженными лампочками. Ведутся допросы.

Илью отвели в один из дальних кабинетов: голое окно, стол с телефоном и с молодым лейтенантом, протирающим очки; сейф в углу.

– Присаживайтесь, Илья Яковлевич.

– И на том спасибо.

– Так у вас сегодня день рождения! – заглядывая в паспорт Ильи, улыбнулся следователь.

– Какая разница, – Илья хрустнул шеей. – Вы же вызвали меня не для поздравлений.

– Как знать, Илья Яковлевич. Вы знаете Анатолия Щаранского?

– Да.

– Как давно вы знакомы?

– Не знаю.

– Не помните Овражки, где Александр Лернер вас с ним познакомил?

– Какое это имеет значение?

– Вы присутствовали обсуждали поправку Джексона против СССР?

– Не помню.

– Вы подписывали какие-нибудь просьбы в Американский Конгресс?

– Не помню.

– Ну то, что у вас сегодня день рождения, вы помните?

– Спасибо, что напомнили.

– Ну, полно вам старика из себя корчить. Сорок лет для программиста – лучшие годы, а, может быть, помните чья идея анкетировать отказников с указанием должности и места работы?

– Не знаю.

– Или не помните?

– Не знаю.

– Идея Щаранского?

– Не знаю.

– Вам говорить: не помню – стыдно. Уж лучше так. Разведывательные анкеты передали на Запад. Это классифицируется как шпионаж.

Мучения длились до полудня. Лейтенант не мог заставить Аптекаря сказать что-либо конкретное про Щаранского. Этот очкарик, казалось, не очень то и старался. Он повторял вопросы спокойным тоном, как будто устал от всего этого бессмысленного разговора так же как и Аптекарь. И вдруг резко открыл ящик стола и отпечатанный лист бумаги протянул Илье.

– Ладно, не могли бы вы подписать это?

«Я, Илья Яковлевич Аптекарь, хочу проинформировать отдел допроса КГБ о следующих фактах: я знаю Анатолия Щаранского долгое время, хотя не могу сказать точно, сколько. Наше знакомство стало результатом подачи нами обоими заявлений на выдачу выездных виз, и наших совместных прошений в западные организации, в частности в Конгресс Соединенных Штатов. Я присутствовал на встрече с американскими сенаторами в гостинице Метрополь, где Щаранский выступал как переводчик….»

– Нет. Я не буду это подписывать.

– Почему нет? – лейтенант улыбнулся и снял очки.

– Я не хочу информировать вас ни о чем.

– О, ну если вы считаете, что там есть ошибки, вот ручка. Можете просто их исправить.

– Ошибки тут не в деталях, а во всем тексте. Я не говорил, что присоединялся к какой-либо деятельности со Щаранским. Вообще я не делал тех заявлений, которые здесь написаны.

– Так, Илья Яковлевич! Я боюсь, что вы не понимаете ситуацию. Мы знаем, что Вы виновны по тем же пунктам, что и Щаранский, в конце концов вы покрываете его. Вы бы лучше постарались с нами сотрудничать. Вот подпишите этот протокол. Вам разрешается поменять все, что хотите. Если вы желаете, вы может написать от руки за своей подписью: «Я отказываюсь от своих показаний».

– А так просто не отпустите?

– А так просто я отпускаю вас на обед, а паспорт ваш останется у нас.

– На обед куда?

– Куда-нибудь, – улыбнулся очкарик.

На другой стороне Лефортово Илья зашел в столовую. Пахло борщом и вареными сардельками. Та еще симфония. Взял макароны по-флотски, а мухи сами прилетели. Столько мух он никогда не видел. От мух отмахивался и Лазарь Хейфец с сардельками. Он не спускал глаз с Ильи. Илья его заметил, но делать нечего, подошел к телефону-автомату и позвонил контактному лицу на такие случаи.

– Сообщите Маше, что я задерживаюсь на допросе…

Когда он вернулся в Лефортово, следователь уже знал о его звонке.

– Вы знаете, что вам запрещено разглашать любые сведения о допросе без письменного разрешения следователя. Процедура расследования должна держаться в тайне до момента суда. Это просто предупреждение для того, чтобы вы не нарушали закон, хотя мы оба хорошо знаем, что вы никогда не были нарушителем.

Прошел час-другой, в комнату вошел полковник.

– Мы не играем здесь в игры, – сказал он. – Чем быстрее вы подпишете, тем лучше для Вас.