Одно имя всплыло у нее в голове.

Она понюхала свою футболку, ожидая почувствовать запах сигаретного дыма с примесью острого аромата высохшего пота, но вместо этого оказалось, что та пахнет маминым кондиционером для белья, словно только что была вытащена из сушилки.

«Ха, — подумала Ундина, — ну, по крайней мере, от меня не воняет».

Снизу снова послышалась музыка. Песня раздражала ее — она казалась чересчур агрессивной, злобно-дразнящей, ввинчивающейся в мозг, словно какой-то хитрый червь, — но Ундина не могла удержаться от того, чтобы не подпевать.

Я сделаю тебя счастливым.

Ты проклянешь тот день.

Мы станем одним целым.

Чужак и близнец.

Стряхнув последние остатки сонливости, она направилась вниз.

— Никс! — крикнула она, стоя на лестничной площадке. Ей ответила лишь тишина, и Ундина встревожилась. — Никс?

Она осмотрела гостиную. Его там не было, исчезли и те ребята, которые отрубились прошлой ночью. Фактически в гостиной вообще не осталось никаких следов вчерашнего — ни посуды с объедками, ни окурков, ни пустых бутылок. Пропала и поллоковская картина из красных винных пятен, и переполненные пепельницы. Все было чисто и в точности так, как накануне, в день отъезда Триш, Ральфа и Макса.

Так, словно вечеринки никакой и не устраивалось.

Ундина удивилась, что не проснулась от звука работающего пылесоса, как вдруг раздался телефонный звонок. Большая часть друзей звонили ей на сотовый, и Ундина сразу догадалась, что это, должно быть, Триш или Ральф. Она вспомнила про полицию и почувствовала, как от страха засосало под ложечкой.

— Алло? — крикнула она в трубку, промчавшись вниз по ступеням.

— Ундина, солнышко! — Сквозь потрескивание на линии послышался исполненный теплоты голос Ральфа Мейсона.

Ундина поняла, что он в машине, за рулем. Она глянула на часы, висевшие в кухне на стене, — по ее подсчетам, семья уже должна добраться до Среднего Запада.

— Пап! Как вы там?

— Мы только что миновали Небраску. Господи, до чего же большой штат. Там сплошь и рядом не было сотовой связи, а потом уже въехали в Омаху. Никогда бы не подумал, что местные обитатели ездят, словно летучие мыши из ада, но это именно так. Правда, сейчас уже поспокойнее, и, до того как мы снова окажемся вне зоны приема, я решил позвонить и убедиться, что первая ночь у тебя прошла нормально. — Он замолчал. — Скучаешь по нам, ребенок? — Ральф усмехнулся, и Ундина услышала, как в трубке шумит ветер.

Она представила себе свежий воздух Среднего Запада, врывающийся в окна автомобиля, и рассмеялась.

— Да, пап. Скучаю. Очень скучаю. У вас все… нормально?

— Нормально? — Его голос в трубке удалился. — Триш, любимая, у нас все нормально?

До Ундины донеслось приглушенное «ну конечно», а потом голос Ральфа снова вернулся.

— Ну да, золотце, все прекрасно, за исключением того факта, что мы ничего еще не видели, кроме одного душеспасительного плаката за полтора дня, и мы скучаем по нашей единственной дочери, да Айви пару раз сходил прямо в машине. Если не считать этого, у нас все замечательно. А ты-то? Ты в порядке, солнышко?

— О да. — Ундина нашла уверенный тон и добавила: — Все путем.

— Все путем, — повторил отец. — Чем занималась вчера вечером?

Ундина огляделась, отмечая то, чего не увидела раньше. В кухне тоже все было чисто — даже можно сказать, безукоризненно, стерильно чисто..

— Посидели с Морганой д'Амичи, — неожиданно высоким и тонким голосом ответила она.

— Вот как?

— И все.

— Хорошо. Звучит хорошо. — Голос Ральфа стал пропадать. — Послушай, милая. Мы уже едем через поля, так что связь сейчас, наверное, прервется. Мы просто хотели сказать, что мы тебя любим и думаем о тебе и позвоним, когда доберемся вечером до отеля. Ладно, милая?

— Ладно, пап…

— Все в порядке?

— Да, да.

— Ну хорошо. Я знал, что мы можем доверять нашей малышке. Хотя не такая уж ты и малышка, а? — Ральф засмеялся. — Ну, типа того, солнышко. Мы позвоним вечером, из Чикаго. Лады?

— Хорошо, пап.

Тут Ральф Мейсон нажал отбой. Похоже, отец ей поверил, подумала она, ставя телефон обратно на базу. Врожденный альтруизм не мешал ей быть практичной — даже в отношении любви к близким. Она поняла, что родители просто ничего не слышали о вечеринке — о полиции и всем прочем.

Она огляделась еще раз. Бокалы блистали на полках в шкафах, пол и столы сияли чистотой. Пожалуй, здесь стало еще чище, нежели до вечеринки, что было очень сложно себе представить в образцово аккуратном доме Триш Мейсон. Ундина открыла холодильник и увидела на полке одинокую упаковку апельсинового сока.

Одной из последних запомнившихся Ундине деталей было то, как она готовила пару «отверток» для незнакомой хихикающей парочки, потому что ей не хотелось, чтобы они сами тут шарили. В холодильнике тогда царил полный бардак: он был залит пивом, красным и желтым соусами, забит дюжиной пустых коробок. Теперь в нем на сияющей белой полке красовался только нераспечатанный пакет апельсинового сока да нетронутая упаковка полужирных сливок. Наличие апельсинового сока объяснялось легко, а вот сливки были мамины.

«Моя ежедневная слабость», — так всегда говорила Триш, похлопывая себя по животу, столь же плоскому, как у ее дочери, и прошлым утром Ундина видела, как мать подливает их себе в кофе. Допустим, она проглядела невскрытый пакет апельсинового сока, когда лезла вчера вечером в холодильник, но вот представить, что портлендские старшеклассницы прикупили на пивную вечеринку сливок, было намного сложнее.

Ундина закрыла холодильник и скользнула взглядом по подвесным шкафам над столами. Разбитое вчера стекло в одном из них теперь было целым. Ундина положила руку на стол, словно в поисках опоры. Что за чертовщина?

— Никс! — позвала она снова, перекрикивая музыку. — Ты все еще здесь? Никс!

Она пыталась вспомнить предыдущую ночь. Что произошло между ней и Никсом? Дело дошло до кровати, пусть она и проснулась одетая. Она отдавала себе отчет в том, что ей нравится этот загадочный темноволосый парень, но надеялась, что все же не слишком далеко зашла.

— Я снаружи!

Далекий голос раздавался с заднего двора, и Ундина прошла через залитую солнцем комнату, как будто только он подсказывал ей направление. Никс сидел на ступеньках вымощенной плиткой веранды, глядя на клен Ундины. На нем была одна из спортивных курток Ральфа, а длинные волосы были убраны с лица и обвязаны ее собственным красным шарфом. Она посмотрела туда же. Казалось, лужайка движется.

— Листья такие красные… — проговорил Никс.

Ундина встала возле юноши. Они оба молчали, куда более серьезные, чем им бы следовало быть в этот солнечный день, но потом Ундина наконец опомнилась и быстро заговорила: