‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– На лыжах? – зачем-то переспрашиваю. В голове не укладывается, как мать может отдыхать, когда дочка попала в больнице после аварии.

– Не спрашивай, Нина – специфическая женщина. Когда познакомишься с ней лично, то поймёшь, о чём я.

– Да уж, специфическая.

– Что там у вас случилось? Ладно, неважно, – машет рукой. – Нина бросила странную фразу, что-то о том, что Лера сделала свой выбор, теперь её содержание и лечение – это твоя зона ответственности, а она умывает руки. Но ведь, насколько я знаю, вы с ней расстались? Ты уж объясни мне, а то я ничего не понимаю в вашей Санта Барбаре.

– Да, расстались по глупости. Многое бы отдал, чтобы всё назад отыграть. Пытался говорить с ней – категорически не идёт на контакт. Интересно, почему Лера матери не сказала об этом – та бы обрадовалась.

– Так может, потому и не сказала? Вот Света – наверняка в курсе всего, они с первого курса не разлей вода. Кстати, она знает про Леру?

– Нет ещё, у меня нет её номера. После обхода пойду в терапию узнавать, как с ней связаться.

– Как я понимаю, с Ниной ты успел уже познакомиться?

– Да, и я ей не нравлюсь. Я без претензий, понимаю, что в её представлении я – далеко не принц на белом коне

– Не бери в голову. Они с Лерой не очень близки, мать не имеет на неё особого влияния. Да и такая она мать – сильно специфическая.

– Я Леру не оставлю в любом случае, – заявляю категорично.

Повидать её меня пускают на минутку лишь вечером и потом на следующий день. Она спит. Бледная, как постель, на которой она лежит. Говорят, почти не приходит в себя.

Около двух суток она уже там. Ночую под дверями реанимации. Боюсь. Каждый раз, когда оттуда кто-то выходит, меня страх скручивает. Тимофеев немногословен. Мне кажется, он что-то скрывает. Но Самохин убеждает довериться ему. Разве ж у меня есть выбор?

Будто жизнь из меня выжали. Внутри всё болит. Боль не даёт разогнуться в полный рост. Не могу её потерять. Пусть не со мной, пусть даже с кем-то другим, я, возможно, готов смириться. Только бы жила.

Несколько раз заходит Света. Её не пускают, по больничным понятиям она – совсем чужой человек.

На работе как зомби. Руки не трясутся – и хорошо. Послезавтра новый год. Больных становится заметно меньше.

За это время был дома только однажды. Когда ел последний раз – не помню. Не могу. Вчера Светлана Петровна увела меня к себе и чаем напоила. Стало чуть легче, спазм в груди ослабел, но не прошёл.

Звонит мама по поводу нового года. Чёрт, совсем забыл об этом. Родители не оставляют попытки привлечь моё внимание к Карине. Срываюсь.

– Нет, я не приеду, я дежурю.

– Ты же говорил, что у тебя нет дежурства на новый год?

– А теперь появилось!

– Сын, почему ты разговариваешь со мной таким тоном? Отец тебя ждёт. Алиевы будут с дочерью. Папа обещал им, что ты будешь. Неудобно перед ними.

– Мама, что ты несёшь? Какое я имею отношение к Алиевым и их дочери? Забудь о ней. Хватит меня сватать. Чтобы я больше не слышал от тебя ни о ней, ни о ком-то ещё! – кричу в трубку. – И фотографию нашу со своей страницы пусть удалит, иначе я опубликую опровержение. Думаю, что ей не очень это понравится.

– Шам, что происходит? Что ты себе позволяешь?

– Всё, мама, не могу говорить больше. До свидания. Папе привет.

Кладу трубку. Ну что за наказание?

Лера

Жуткая боль. Пытаюсь открыть глаза. Всё, как в тумане. Чьи-то голоса. Выхватываю отдельные слова, суть уловить не могу. И снова проваливаюсь.

Вижу какие-то яркие картинки. Сменяют одна другую. Странный сон. Или явь?

Опять проваливаюсь.

И снова боль. Где я? Открыть глаза не получается. Очень больно. Пытаюсь вспомнить, что случилось. Не получается! Не понимаю, что происходит. Какие-то голоса. Далеко или рядом?

Проваливаюсь. Вижу дедушку с бабушкой. Бабушка печёт пирог. Мы ждём гостей. Вдруг грохот – и опять тишина.

Как же больно! Открываю глаза. Яркий свет. Кто-то склоняется надо мной, черты смазаны, с трудом фокусируюсь и вижу врача, его лицо мне знакомо. Я в больнице? Что произошло?

– Лера, ты видишь меня? Слышишь? Моргни если да.

Легко сказать, но как моргнуть, если всё болит и не слушается? Кое-как моргаю. Пытаюсь хоть что-то вспомнить. Голова раскалывается, не могу сосредоточиться. Ничего не понимаю. У меня что-то сломано? Пытаюсь определить, что. Не получается. Болит всё тело. Я умру?

Надо позвонить маме. Я не могу умереть одна! Она же даже не знает, наверное. И искать меня не будет. Кажется, что кричу из последних сил, а выходит только чуть слышное шипение:

– Мама.

– Шшш, не напрягайся. Маме мы позвонили. Она сейчас за границей, пока не может приехать. Приедет позже. Мы всё сделали, что нужно, операция прошла успешно. Всё будет хорошо. Организм молодой, справится. До свадьбы заживёт.

Он ещё что-то говорит, но я не слышу. Мама не приедет! Она не приедет! Она снова меня бросила! Что же мне делать? А если я умру? Кто меня похоронит? Она за границей! Все за границей. Я одна! Паника захлёстывает. Мне что-то колют. Проваливаюсь.

И снова боль. И голоса. Как болит голова! Что же со мной произошло? Снова пытаюсь понять, что у меня сломано. Пошевелиться не могу. Но нога болит! Это хорошо?

Мама… Как же я тут одна? Страшно! Мне страшно!

Наверняка нужны будут деньги. Где взять деньги?

А если я не смогу ходить? Как я буду одна, без помощи? Паникую. Я совершенно одна!

Света! Надо Свете позвонить, она меня не бросит. Шепчу:

– Телефон. Света.

– Телефон твой разбился, – отзывается женский голос.

Вот чёрт! И телефона теперь нет. И даже со Светой не связаться. Не помню наизусть её номер!

Чувствую, что слёзы льются и затекают в уши. Что же делать? Что?

Слёзы вытирают. Опять что-то колют.

Закрываю глаза. Устала.

Чувствую, кто-то касается пальцев левой руки. Открываю глаза – Шамиль! У меня галлюцинация? Я сплю? Что он тут делает? Как узнал? Сердце пускается вскачь.

– Привет, – напряжённо улыбается. – Как ты?

– Больно, – шепчу, а мне кажется, что кричу на всю палату.