– Лазарь Борисович, убийцу и жертв связывает какое-то событие. Если мы будем знать о нем, нам проще будет найти преступника.

– По некоторым причинам я не могу об этом рассказать, – мотнул головой Пионтковский. – И зовите меня просто по имени, мы с вами почти ровесники. – Немного помолчав, он продолжил: – Если вы поклянетесь, что больше никому, даже своему мужу, об этом не расскажете, я во всем вам признаюсь.

– Почему у вас ко мне такое исключительное доверие? Вроде бы я ничем его не заслужила… – поражаюсь я.

– У меня есть ВИП-клиенты, очень богатые люди. Когда я искал детективное агентство, то разговорился с одним из них. Он заметил, что я не в себе, и спросил: может, мне требуется помощь? Не знаю, что на меня нашло. Я рассказал ему, что погиб мой товарищ, полиция думает, что это несчастный случай, а я уверен, что убийство, и не исключено, что следующим буду я. Тогда он назвал ваше имя и признался, что с ним пару лет назад произошла ужасная история. Казалось, темные силы ополчились против него, вознамерившись его уничтожить. Вы тогда работали помощником адвоката и смогли распутать эту на первый взгляд мистическую историю[3]. Он подсказал мне название детективного агентства, где вы сейчас работаете, и сказал, что вам можно полностью доверять.

– Я поняла, о ком вы говорите, – кивнула я. – Если хотите, могу поклясться никому не рассказывать о том, что от вас услышу.

– Десять лет тому назад, сразу после окончания медуниверситета, наша компания «Союз пяти П» отправилась на моторной лодке на пикник к затопленной церкви. С нами была девушка, Людмила, Люся, ее привел Денис. Вечером к нам подошел незнакомец и рассказал о колокольном звоне, который доносится с затопленной церкви, хотя там нет колоколов, и сообщил, что этот звук всегда предвещает смерть. И ночью мы в самом деле услышали зловещий колокольный звон! Утром мы обнаружили за пределами нашего лагеря мертвую, всю в крови, Люсю. Мы испугались, что нас обвинят в ее смерти, и утопили тело.

Столь скудный рассказ меня не устроил, и я больше часа выспрашивала у Лазаря детали поездки, а также засыпала его вопросами о его ныне погибших друзьях. Было видно, что ему очень тяжело об этом вспоминать; видимо, он пытался их забыть, так как, отвечая, порой путался.

Переночевав на вилле и ранним утром искупавшись в океане, мы с Гончаренко отправились обратно в Киев.

Катер глиссируя рассекал зеленоватые воды Днепра. Мы мчались к противоположному берегу Каневского водохранилища, то и дело подпрыгивая на волнах. Я устроилась рядом с водилой – плотным мужчиной средних лет, в майке-тельняшке. Моя бледная кожа резко контрастировала с его загорелым до черноты телом. На голове у него лихо сидела сувенирная фуражка-«капитанка». Помню, когда я пять лет назад отдыхала в Судаке, такую фуражку можно было увидеть на каждом третьем мужчине. Особенно забавно выглядели в этом головном уборе «пузанчики».

Подставляя лицо свежему ветру, я радовалась тому, что выбрала именно этот маршрут, а не поехала по изрытым ямами песчаным дорогам артиллерийского полигона на своем автомобиле или на велосипеде Олега (каюсь, проскочила такая мысль). Хорошо, что есть интернет. Там я нашла фотоотчет велотуристов, совершивших этот подвиг и почти половину десятикилометрового пути протащивших велосипеды на себе. Я решила не калечить свой автомобиль на ужасной дороге, а доехав до Ржищева, наняла катер, чтобы добраться до затопленной церкви – цели моего сегодняшнего путешествия.

Я понимала, что через десять лет после смерти Люси моя поездка к затопленной церкви мало что даст. Мое желание отправиться сюда вызвало удивление у Олега – исполняя обещание, я умолчала о том, что рассказал мне Лазарь Пионтковский, отделавшись общими фразами. Но муж почувствовал, что я что-то скрываю, и обиделся.

Олег относится ко мне трепетно, старается исполнить все мои желания, но я давно почувствовала, что работа нас связывает больше, чем что-либо еще. Парадокс. В других семьях совместная деятельность делает любовь крепче, а людей – ближе друг другу. Любовь… Люблю ли я Олега? До сих пор не могу однозначно ответить на этот вопрос. Иногда мне кажется, что да, а иногда – нет. С Антоном было проще: я ощущала эту любовь каждой клеточкой своего тела. Олег же мне скорее друг, чем возлюбленный. Сформулирую так: это друг, с которым меня связывают секс и работа. Именно работа цементирует наши семейные отношения. Мне грех жаловаться на его мужскую потенцию, но после интимной близости с ним я остаюсь холодной. Вроде бы все было хорошо, но чего-то не хватало. По-моему, Олег чувствует это и страдает. А теперь, когда мне приходится скрывать от него полученную информацию, наши отношения стали еще более напряженными.

Днепр в этом месте очень широкий, не меньше пяти километров – из-за Каневского водохранилища. Думаю, шлюзы, ГЭСы, водохранилища великой реке не на пользу. Сейчас конец июля, а вода уже цветет. Кое-где у берегов виднеются непроходимые заросли занесенного в Красную книгу водяного ореха, с каждым годом захватывающего все бóльшие пространства. На мой взгляд, надо этот орех не оберегать, а бороться с ним, спасать от него Днепр.

Мы постепенно приближаемся к противоположному берегу. Впрочем, то, что издали напоминало берег, вблизи оказалось группой довольно больших островов, заросших высокими деревьями и кустами. Проплываем между ними и видим небольшой остров, расположенный в паре сотен метров от берега. На нем высится белоснежная церковь, а рядом с ней – такая же белая, стройная колокольня. Их позолоченные купола радостно сверкают в солнечных лучах. Остров соединяет с берегом длинный мост. Причаливаем, и я направляюсь к церкви. Вокруг нее уложены красивые плиты из разноцветного песчаника. Сейчас уже нельзя назвать эту церковь затопленной и заброшенной. Замечаю «сиротское» поместье с высоким забором – ну куда денешься от наших олигархов? Даже в таком удаленном месте стоит дворец и возле него, у собственного причала, яхта.

Рядом со мной идет водила. Взяв на себя обязанности гида, он невыразительным голосом бубнит:

– Свято-Преображенская церковь. Построена в начале девятнадцатого столетия помещиком Гусинским. Здесь его родовая усыпальница. В советские времена использовалась как склад. Во время затопления села Гусинцы уцелела, потому что находилась на возвышенности, но оказалась довольно далеко от берега.

Прерываю его:

– А что это за история со звонарем, который по ночам бил в колокола, когда церковь была уже затоплена?

Мой гид замолчал. Судя по выражению его лица, он с трудом переваривает незнакомую информацию и наконец оживает:

– Какой звонарь, какие колокола, если эта церковь с двадцатых годов использовалась как склад?

Вполне резонный вопрос. У меня он тоже возник, когда я прочитала о затопленной церкви в интернете. Там нигде не было сказано о ночном колокольном звоне, о безумном звонаре, сиганувшем с колокольни в воду. Купола с колокольни никто не сбрасывал, они были сбиты снарядами во время Второй мировой войны.