Алекс, ты же знаешь, какие мы обыватели и зануды в глубине души; даже в наших гаражах там, на родине, обязательно должны быть кондиционеры! Так или иначе, у меня было романтическое представление о том, что просто надо перебраться в Париж и повторить шаги, которые я делал, когда впервые попал сюда в девятнадцатилетнем возрасте. Я нашел маленькую квартирку с завтраком, расположенную почти на полпути к вершине Монмартра, в которой останавливался раньше. И к своему удивлению, обнаружил, что ничего не изменилось: те же невзрачные цветочные обои, как раньше, и деревянные полы по-прежнему квакали, как рогатая лягушка. От этого потеплело на сердце. Совсем не от жары, которая стояла на четвертом этаже моей квартирки, уверяю вас! Хотя… было так душно, что в первую неделю большую часть времени я провел, слоняясь вокруг, пытаясь найти тень или функционирующий потолочный вентилятор в каком-нибудь немодном кафе, где мог бы пробыть после полудня чуть дольше, чем необходимо, чтобы выпить стакан апельсинового сока.

Мы с Лолой молча слушали, по комнате побежали предзакатные тени. Я чувствовала себя скорее ученицей средней школы на уроке истории, чем журналистом, старающимся раскопать сенсацию. Пришлось подавить в себе желание поднять руку, чтобы задать вопрос.

— И что же случилось потом, мсье Жак?!

— В том самом перуанском кафе мы познакомились, — продолжал Жак. — Он читал журнал на эсперанто…

Лола подавила смешок.

— Видишь, я это не выдумала! — прошептала она.

Жак кивнул:

— Да, из всех вещей на свете именно эсперанто познакомило нас. Я немного изучал этот язык в колледже. Луис-Хайнц научился ему от родителей. Это был единственный язык, на котором они могли общаться, поскольку его мать перуанка, а отец швейцарец. Они могли выбирать из испанского, немецкого, итальянского, французского, ретороманского языков — не говоря уж об английском, — но выбрали эсперанто. Язык, созданный для того, чтобы стать всемирным. И они говорили на нем о любви.

Лола и я, обе вздохнули.

— Луис-Хайнц и я пошли по стопам его родителей и общались на эсперанто. Мой испанский отвратителен, должен признать, а Луис-Хайнц, как вам известно, не говорит по-французски. И он редко выходил, вы знаете. Только целыми днями и ночами работал над своими тканями и эскизами моделей одежды. Я понял, насколько революционны его идеи, но долгое время он настойчиво утверждал, что делает все это лишь для самого себя. Я так гордился, когда он, наконец, согласился на ваши уговоры, Лола, показать свои работы, я надеялся, что мир наконец-то увидит то, что видел я… Лола вдруг неистово сверкнула глазами.

— Ничего бы не случилось, если бы я не устроила этот показ, — медленно произнесла она. — Что я наделала?

— Дорогая, я думаю, ты не должна считать, что это из-за показа…

Лола моргнула, пытаясь скрыть слезы.

— Я не могу помочь, но думаю… о том самом дне, когда он исчез. Стал ли он богаче благодаря нашему маленькому сюрпризу?

Ситуация начала стремительно выходить из-под контроля. Жак принялся утешать Лолу. А я, чувствуя свою беспомощность, уговаривала Жака позвонить в полицию.

— Нет, — ответил он очень тихо, но твердо. — Нет, я не стану этого делать.

Я посмотрела на него вопросительно. Казалось, он тщательно взвесил свои слова.

— Мы проживаем здесь не совсем легально, — наконец пояснил он. — И потом, я уже сказал, Луис-Хайнц очень ценит уединение.

Так закончился этот разговор. Жак выглядел измученным, и Лола, и я поняли, что нам лучше уйти.

Когда мы встали, я снова пообещала Жаку, сделать все, чтобы найти Луиса-Хайнца, и сказала, что нам надо поддерживать контакт.

В молчании, нарушаемом редкими вздохами, Лола и я спускались в лифте. Когда мы стояли перед зданием — вдруг вспомнив, где мы очутились, и размышляя, как вернуться назад к цивилизации, — белое такси подкатило к остановке у бровки тротуара через улицу. Водитель с отеческой заботой высунул голову из окна и настойчиво поманил нас, приглашая в машину. Самозваный рыцарь в сверкающих доспехах, он первые две минуты провел, ругая нас, легкомысленных, за то, что оказались одни в таком районе, после чего пояснил, как нам повезло, что он явился для нашего спасения. Я признательно улыбнулась и позволила ему дальше нести свою бессвязную болтовню.

На заднем сиденье мы с Лолой добрых пять минут провели в молчании, прежде чем я рискнула сделать замечание:

— Знаешь… боюсь, что не подхожу на роль детектива в юбке.

— О Боже! Я ожидала, что ты скажешь что-нибудь в этом духе, — отозвалась Лола. — Я бы сильно удивилась, если бы появилась твоя статья «Нэнси Дрю и дело о пропавшем дизайнере».

— Теперь мы снова вернулись на свет Божий… Ты действительно считаешь, что у нас есть причины беспокоиться из-за Луиса-Хайнца? Не думаешь, что он просто ушел в самовольную отлучку на некоторое время?

— Честно говоря, я думаю, это было бы как раз в духе Луиса-Хайнца, — задумчиво кивнула Лола. — Я хорошо представляю себе, как он сейчас переступает порог двери — так же, как если бы он сам следовал своим распоряжениям и носил бандану на глазах, сидя на «веспе».

Мне стало смешно. Что на нас нашло? Сбежавший из Америки учитель французского языка, репортер раздела моды и агент по связям с прессой — если бы мы отправились в бар, то стали бы поводом для анекдота. Кто мы такие, чтобы строить из себя «Ангелов Чарли»[37]?

— Жак — клянусь Богом! — вероятно, просто принимает все слишком близко к сердцу, — попыталась я дать разумное объяснение. — Прошло всего полтора дня. Возможно, он неправильно понял то, что говорил Луис-Хайнц на эсперанто. Нельзя сказать, что я совсем неопытна в таких делах, но уверена — Жак позвонит мне завтра и сообщит, что все просто чудесно. И тогда я получу свою статью… Но что ты думаешь по поводу телефонного звонка вчера утром, кто бы это мог быть?

— Ну, кто-то, обманывающий междугороднюю телефонную службу для говорящих по-португальски. — Лола усмехнулась. — Не знаю, но иногда, когда Луис-Хайнц не понимал кого-то, говорящего по-французски или по-английски, он просто говорил по-португальски. Ей-богу.

— Правда?

— О да. Или, черт, это мог быть Бартоломе, который, вероятно, имел новости, когда звонил мне в ответ. — Лола растягивала слова и зевала и выглядела так же уютно, как котенок, свернувшийся клубочком у камина. — И что ты теперь собираешься делать?

— Гм-м, — промычала я уклончиво. — Для начала вернусь в гостиницу и проверю поступившие сообщения. Надо разобрать накопившийся рабочий материал…

— Угу. А некоего лихого американца, разыскиваемого тобой, ты тоже причисляешь к «рабочему материалу»? И что это будет за текст — «Дело потерявшей голову модницы»?