– А вот интересно, сколько времени и мне понадобится, чтобы окончательно съехать с катушек с такими-то делами? – Андрей на ходу закурил, не обращая внимания на многочисленные противопожарные плакаты с жуткими противогазными мордами, развешенные по стенам. С плакатов на него укоризненно смотрели зомби всех мастей: начиная от подростка в форме с брандспойтом и в тяжелой пожарной каске с золотым дореволюционным околышком и заканчивая дедом в инвалидной коляске, который беззубым ртом призывает окружающих тушить огонь в лесу посредством обращения к земле.

Андрей не удержался и смачно плюнул в табличку, аккурат вывешенную над местом для курения: «Не курить! Штраф битиём батогами!», потом опомнился, быстро достал из кармана бумажный носовой платок, стер плевок и брезгливо кинул платок в урну с окурками, от которой шел ядреный никотиновый дурман вперемешку с вонючим запахом истлевших сигаретных фильтров.

– Развели здесь наглядную агитацию, нормально человеку и шага ступить негде, сплошь кругом пожарные и СЭС! А вот взять, да и засунуть их шланги и пробирки прямо в одно место, чтобы испражнения соответствовали нормам и правилам, а заодно и ГОСТ! Вот бы поскакали, голубчики – и никаких штрафов, а только боль, превозмогающая всё вокруг!

Андрей всматривался в сумрак коридора. Где-то там в конце остался его кабинет, и вскоре оттуда должен был материализоваться слегка различимый контур бабы Клавы со шваброй, после чего Андрей сможет вернуться обратно и вновь приступить к научным изысканиям.

* * *

Баба Клава не спешила. После первичной уборкой шваброй она распаковала новую ветошь и принялась стирать влажные следы на поверхности мебели, ежесекундно что-то злобно бурча под нос. Сегодня на первом месте в ее классификации врагов рода человеческого обосновался главврач, который посмел явиться в больницу без калош, чем и загадил весь холл – а ей вытирать!

Второе место – хирург по фамилии Космодемьянский, приходивший раз в месяц, чтобы обследовать пациентов на предмет их физического и хирургического здоровья. Космодемьянский был прикреплен к клинике специальным указом министерства, чем очень гордился и всегда носил себя так горделиво, как будто он лично – любимый конь Александра Македонского Буцефал.

Впрочем, уважением он не пользовался – персонал клиники не принимал варягов, считая их тунеядцами и паразитами. В этом вопросе среди сотрудников наблюдался единодушный консенсус – все (начиная от практикантов и заканчивая маститыми профессорами) были уверены, что только работая здесь, в стенах прославленной психиатрички, можно прочувствовать профессию эскулапа и получить надлежащую квалификацию.

Презрение к собственной персоне Космодемьянский ощутил в первый же день. Сначала завхоз выдал ему халат с дырами в районе подмышек, потом отказал в письменном инструменте, посоветовав иметь свой. Пришлось приглашенному хирургу бежать в ближайший газетный ларек за покупками – никто из встреченных им сотрудников клиники так и не захотел делиться.

Космодемьянский обиделся не на шутку и немедленно после возвращения (он купил сразу коробку ручек) поспешил к главврачу, размахивая предписанием из министерства, где черным по белому было предложено: «оказывать подателю сего всяческую помощь и расположение». Однако главврач встретил его холодно – такие прилизанные типчики (явные карьеристы) ему тоже совсем не нравились, поэтому он молчал, упорно кивая головой и время от времени намекая хирургу, что пора бы уже приступить непосредственно к обязанностям.

Следующим шоком для Космодемьянского стало знакомство с пациентами. Санитары, не мудрствуя лукаво, привели к нему в досмотровый кабинет легенду клиники – бывшего оперного певца Большого театра, которого заклинило еще в 1982 году, и с тех пор он пел, не переставая, делая перерывы только на еду и сон.

Пациент (Саксофонный Илья Петрович – в прошлом заслеженный артист РСФСР) обладал одной особенностью – его страшно раздражало присутствие рядом лиц, по его мнению, вульгарных (Homo Vulgaris, как он выражался). Он моментально вспыхивал, как пропитанная керосином пакля, и удержать его можно было только согласованными действиями тройки санитаров.

В случае с Космодемьянским Илья Петрович быстро определил в нем натуру приземленную, склонную к стяжательству и накопительству неправедно нажитой собственности, а посему запел так громко, как только мог, и от его могучего баса у хирурга чуть не лопнули барабанные перепонки. И ладно бы, стервец, пел, например, выглядывая в окно или забившись под кровать – нет! Саксофонный в предвкушении особо протяжных нот подбегал к Космодемьянскому, хватал его за уши, тянул к себе и выдувал прямо в ушную раковину:

Не лед трещит, да не комар пищит —

Это кум до кумы судака тащит!

Эх, ох, эх, ой, кумушка да ты голубушка!

Свари, кума, судака, чтобы юшка была!

Эх, ох, эх, ой, юшечка да и петрушечка,

Поцелуй ты меня, кума-душечка!

Ну, поцелуй, ну, поцелуй, кума-душечка!

После первой же атаки в прошлом заслуженного артиста прикомандированный хирург чуть не упал в обморок и, сопровождаемый громким смехом санитаров (они наблюдали за происходящим через камеры, установленные внутри помещения), начал бегать из угла в угол, как тигр в клетке, пытаясь скрыться от нового и еще более громкого и напористого аккорда: «Эй, ухнем!»

Санитары сгибались со смеха. А когда Космодемьянский осознал, что досмотровая заперта с той стороны (от страха его немного прослабило, и он пытался малодушно вырваться наружу и укрыться в туалете), санитары и вовсе попадали на пол и чуть не умерли в приступе искреннего веселья.

И хорошо, что не умерли, поскольку ровно через минуту пришла пора спасать незадачливого хирурга – во избежание настоящей смерти. Космодемьянский побледнел, схватился за сердце, а когда, обернувшись, увидел прущего на него свиньей Саксофонного с растопыренными пальцами, люто заикаясь, начал сползать по стене. Казалось, погибель неминуема, но хирургу повезло

– у одного из санитаров (самого сознательного) вдруг проснулась совесть, он решил не брать грех на душу и отогнать Саксофонного, который уже нависал над жертвой, как плющ-вампир.

В общем, если не считать изрядной седины и спорадического, иногда проявляющегося заикания, можно считать, что Космодемьянский отделался легким испугом. А после того, как он лично написал покаянные строки, размножил на ксероксе, рассовал по конвертам и разослал всем сотрудникам клиники, его оставили в покое, решив, что хватит с него – склоненную голову меч не сечет, и хирург пусть все-таки будет – но только чтоб не борзел!

Письмо Космодемьянского (копия) до сих пор лежало у Андрея в столе, и сейчас он пытался вспомнить его содержание:

Простите меня,

Простите меня три раза,

Я все-таки врач,

Я не зараза!

Я признаю

Ошибку свою,

Каюсь,

Кланяюсь,

Молю!

Простить

И оставить в строю!