– Отчетливо вижу поля, – сообщил Егор и перешел к речке.

Речка была обычная, но в ней водились тритоны. А тот, кто осмеливался залезть в ледяную проточную воду, весь день испытывал чувство свежести и подъем сил. Так что и речку Темь Егор увидел отчетливо. Что же касается неба и тракторов, да и всего, что было вокруг – от трепещущих листьев на березах до осеннего ветра, пихающего со всех сторон, от веревочных качелей между двух сосен до дурманного запаха еловой смолы, вплоть до родителей и переделанного забора, – все это так и хлынуло ему в сердце, как весной, словно впервые осознал он со всей полнотой то, что знал лишь по отдельности, да и то далеко в детстве, и он честно сказал:

– Вижу! Все вижу, Семен Кузьмич!

Для него это было большой неожиданностью, и когда открыл глаза, то по-прежнему видел поля, леса и речку с тритонами.

– Ну вот, – почти выкрикнул будущий тесть, указывая во двор, – что ты теперь там видишь?

– Поле, – сказал Егор.

– А в поле чего там?

– Трактор!

– А еще? – не унимался Семен Кузьмич.

– А все вижу: речку, поле, небо, все.

– Ну вот, – вздохнул Семен Кузьмич, – а я не вижу.

– Как так? – опешил Егор.

– А вот так. Знаю, что все это там есть, а не вижу больше.

Нависла угрюмая пауза.

– Покинула меня моя ме-ме-мечта, вали-вала, – удрученно пояснил хозяин. – Ушла, залетная. А мечта – это ж радость. Разворачивается шире, шире… А там глядишь, жить за-манчивей. Теперь-то ты понимаешь, почему не могу я здесь больше?

– Что так? – ничего не понял Егор и сел на стул.

– Пока видел деревню, мог в городе, а как перестал видеть – крышка! Пора назад.

– А… а Зоя Спиридонна?..

– А что Зоя Спиридонна?

– Знает?

– Ну.

– А мы… как же… это самое… Я пришел просить руки… А вы?..

– А я в деревню. Вот так. Я же не знал, что ты придешь. Если бы знал, повременил. А ты пришел, я уж собрался. – Он опять схватил себя пятерней за грудь. – У меня тут, знаешь, все перегорело, одни головешки. Город этот – видеть не желаю! Стены эти, машины. Воздуху нет! Тесно мне тут, душно. У меня в деревне свояк – лучше однополчанина. Сестра жива, племянница. Что я там, работы, что ли, не найду?

– А здесь-то, в городе?

– Люди, вали-вала, люди не те. Людей нету. Лес.

– Ну как же лес… Все в город стремятся.

– А я хочу встать пораньше и глядеть, как коровы на заре в стадо идут. В поле хочу, чтоб ужи там, змеи… ну, всякая пресмыкающая вещь. Люблю это все. Деревенский я – и крышка.

– Хорошо, ну а Даша как же?

– А про Дашу ты правильно спросил. Хорошая она девушка, добрая. И ты парень неплохой, как погляжу. Потому как деревенскую кость, ее всегда заметно. И мечта у тебя имеется. Это главное. Значит, не пропадет наша Дашка. Верно, мать? – вдруг спросил он, глядя через плечо Егору.

Егор порывисто оглянулся и с испугом заметил в сумраке прихожей тихую фигурку, притулившуюся где-то меж вешалками и зеркалом. Ее бы и не видать было из комнаты, если бы не платочек белый, чистенький, с аккуратным узелком под подбородком, каким обычно повязывают голову старушки. Егору стало не по себе оттого, что не заметил у себя за спиной появления Дашиной мамы. Мама стояла на месте, как изваяние, и теребила кончик платка. Егор открыл было рот, чтобы представиться, но его опередил Кузьмич, который бойко шаркнул мимо него и огорошил супругу:

– Зять твой будущий, во как!

Не сказав ни слова, старушка передвинула кончик платка к глазам.

– Егор, – бодро вставил Егор и… поклонился.

– Уезжаешь, Семен? – как будто не видя гостя, слабо всхлипнула мама.

– Да, мать, все, крышка, вышло мое время. Собрался уже, чего уж. И ты перебирайся.

– Да как я квартиру-то брошу? – плачущим голосом отвечала она. – А Дашку?

– А на Дашку теперь у тебя прав нету.

– Чего ты мелешь? Чего ты такое мелешь, отец?

– Гляди! – Кузьмич подпихнул Егора к супруге. – Вот он, жених! Зять твой будущий!

Наконец Дашкина мама выплыла на свет и оказалась хоть совсем еще и не старушкой, но по виду совершеннейшим божьим одуванчиком: маленькая, худенькая, скуластенькая; несмотря на сдвинутый на лоб платок, чем-то неуловимо похожая на дочь; с печально распахнутыми аквамариновыми глазами, по-детски беззащитными на, возможно, даже когда-то красивом, но теперь уже увядающем, исплаканном лице, – она сразу вызвала у Егора прилив жалостливой симпатии, какую часто вызывают бесприютные старушки. И как противно стало ему за желание понравиться, словно он претендовал на жилплощадь.

– Какой такой зять? – не поняла она и уставила на Егора свои печальные глаза.

– А нас, мать, теперь не спра-ашивают, – развел руками Кузьмич.

– Да я ж как раз и пришел спросить! – воскликнул Егор, не ожидавший от Кузьмича такого нейтралитета.

– Это, что ль, жених-то? – словно разглядев наконец гостя, чуть надвинулась на него мама.

В голове Егора возникло облачко нехороших предчувствий, и он невольно распрямил плечи.

– Егор, – повторил он неуверенно.

Мама окинула его с ног до головы недоверчивым взглядом и поджала губы.

– Не согласна я, – обнаружила она нежданную твердость. – Считаю, рано Дарье замуж идти.

– Да какой же рано? – изумился Егор, покрываясь испариной. – Она ж моложе меня всего-то на год.

Но то ли туга была на ухо мама, то ли не желала его слышать, но обратилась опять к Семену Кузьмичу:

– Кто это такой? Мы его не знаем.

– Это жених. – Кузьмич нагнул к ней свое волосатое ухо. – Не слышишь, что ль?

– Я вижу, что жених. Но мы его не знаем. Нет мо его согласия.

– Могу представиться, – сказал Егор и, помолчав, добавил: – Егор.

– Это мы уже слышали, – услыхала его наконец мама, – это нам известно. А кто ты таков будешь, Егор?

– А вот Семен Кузьмич говорил, что вы все про меня знаете, что вам Даша про меня говорила.

– Даша-то говорила, да я не больно слушала, – отрезала мама и направилась в кухню с непримиримым видом, но на полпути вдруг повернулась и спросила: – И где вы жить собираетесь?

– А жить они здесь могут, мать, с тобой, – вступился Кузьмич и поймал благодарный взгляд Егора. – Я ж уезжаю, так что места хватит. А если и ты ко мне пожалуешь, то у них с Дашкой не жизнь, а хоромы бу-бу-будут, вали-вала.

– Да ты никак уж и согласие дал, отец?

– А что? И дал. Чем не жених? У нас с ним особый разговор был.