Большая повозка, набитая пассажирами и вещами, неторопливо катится с юга на север.

День, другой, третий — мягко катится по дороге повозка. Копыта лошадей бесшумно падают в пыль. Пыль поднимается из-под тяжелых копыт, из-под медлительных колес, обволакивает линейку, густая и невесомая.

За пропыленными холщовыми стенами экипажа покачивается необозримая широкая степь. В конце лета степь поблекшая, выжженная солнцем, — охра. Небо тоже выгорело.

Нежданный ветер проносится по степи, как по водной глади. Ковыль стелется волнами. Под порывами ветра напряженно прогибается холст, которым обтянута линейка. Отвязавшийся угол материи бьется на ветру пойманной птицей.

Когда раскинулся вокруг необозримый простор, когда волны пробегают по ковылю, когда мерно раскачивается повозка и ветер упорно гнет холст, игра приходит сама.

Черное море осталось за спиною. Морской корпус еще далеко впереди — у холодных балтийских вод. А между двумя морями, в знойной степи, два мальчика воображают, будто плывут на корабле.

Владимир взбирается на козлы, из-под ладони всматривается в даль, командует:

— Поднять паруса!

Из повозки Карл глухо отвечает:

— Есть поднять паруса…

Проезжали Украину, Белоруссию, губернии Псковскую и Новгородскую. Проезжали города, местечки, села, деревни. Слышали речь украинскую, белорусскую, польскую, еврейскую. Звучал вокруг русский язык.

Семейство Далей было к языкам способно. Даль-отец владел многими новыми языками, а также древними. Мать одинаково хорошо объяснялась на пяти языках. Но дома, между собой, говорили по-русски.

По дороге Владимир слышал русский язык на базарах, в трактирах, в деревенских избах и на постоялых дворах. Слышал мужиков, торговцев, нищих, кузнецов, солдат, монахов, лоточников.

Они говорили по-русски, и все же не так, как говорили в семье Далей или у знакомых.

Они произносили очень весомые, удивительно точные слова. Многие Владимир не знал прежде. Он не понимал их, но угадывал смысл. Порою же лишь чувствовал их необычную красоту и точность.

— Проведать бы, нет ли где поблизости кузни… — задумчиво молвил возница, сворачивая с тракта на проселок.

А пока ковали лошадей, одна из попутчиц охотно объясняла:

— Вот и отправилась в Петербург сынка проведать…

Владимир настораживался: слово меняло цвет на глазах.

Хозяйка на постоялом дворе предложила радушно:

— Отведайте, матушка, наших щей.

Случившийся тут же странник-старичок закивал головой, принялся рассказывать:

— Поведаю вам, государи мои, историю жизни своей…

Повозился на скамье и, усевшись поудобнее, начал:

— Не изведав горя, не узнаешь радости…

С юга на север катится, поскрипывая, повозка. Верста за верстою разматывается дорога под неторопливыми колесами.

Теперь Карл взбирается на козлы, командует:

— Убрать паруса!..

Не слыша ответа, зовет:

— Владимир!

Но Владимир не хочет больше играть, притаился в темной глубине повозки, думает.

Ярко вспыхивают в памяти удивившие за день слова. Проведать…

Отведайте…

Поведаю…

Изведаю…

Повозка останавливается. Там, за холстом, кто-то спрашивает возницу:

— Куда путь держите?

Другой голос, басовитый, встревает:

— Не кудыкай, счастья не будет.

Возница сердится:

— Чем лясы-то точить, подсказали б, где тут на постой проситься, чтоб в поле под шапкой не ночевать.

Встречные в два голоса долго объясняют.

— Далече? — спрашивает возница.

— Верст пять.

Щелкают вожжи. Повозка резко подается вперед и опять катится, поскрипывая.

Басовитый весело кричит вслед:

— Добрый путь, да к нам больше не будь!

Возница поет.

Песня протяжная. Русская.

Задремывая, Владимир еще вслушивается в ее слова, малопонятные, но прекрасные.

Повозка покачивается.

Владимир засыпает, уткнувшись в теплое материнское плечо.

Бормочет.

Сны мальчика набиты словами.

Под колесами разматываются версты.

Печка нежит, а дорожка учит.

СТОЛИЦА

Петербург поразил ровным строем дворцов, прямизною просторных проспектов.

В столице жила сестра матери — Анна Христофоровна. У нее и остановились.

По чинным проспектам неприлично громыхать в многоместной провинциальной повозке — выезжали в тетушкиной карете.