Светка на Лизку не похожа – холеная, павушка. Вплыла в палату в понедельник, сопровождаемая любящим мужем. Он стирал ей трусы и не изменял НИ-КОГ-ДА.

Застелил жене кровать и ласково погладил ее мадонновые руки. Она вся была – белокожая иконописная спокойница. Муж Светы утомительно долго сидел сначала в палате, потом в коридоре, не сводя взгляда с лица жены – вдруг чего-нибудь попросит? Потом вырезал ножичком на грейпфруте «Сетя» и, поцеловав ангельскую щечку, ушел. Светка легла обследоваться на четырнадцатой неделе: у ребенка перестало биться сердце.

Уже на следующий день поставили диагноз: замершая беременность. Оказалось, зародыш умер на десятой неделе, но не разлагался, а кальцинировался в матке. Отчего? Кто знает. Беременности замирают с такой же неопределенностью, с какой останавливаются часы.

Светке советовали родить мертвого младенца естественным путем. Для здоровья матери так предпочтительнее. Накололи стимуляторами, и она разрешилась на том же унитазе, где и Машка. Зародыша выловили и положили в полиэтилен, чтобы отправить на исследование в лабораторию. Вдруг чего отыщут...

Но Светка уже знала злую правду... Строгая и беспощадная, как судия, она держала в руках кулек с красно-мясным «вроде сыном» (кулек украла из холодильника) и говорила, что свекруха сглазила ее здоровье. Свекруха – корень всех бед. И точка.

Безутешный муж, который НИ-КОГ-ДА, прижимал к себе Светкины кровавые трусы и, стоя на коленях, обещал, что они уедут на край света, где ни свекровь, ни сам черт не помешают их счастью. В тот же вечер он унес свое сокровище на руках домой долечиваться, и вся палата вздохнула свободно.

Тем временем больные продолжали ежедневно уповать, а врачи ежедневно делать обходы. Бесстрастные, как стрелки часов, люди в белом обходили пациентов, попеременно поворачиваясь то к сохраняющим беременность, то к мечтающим избавиться от нее – даже выражение лица сменить некогда.

Выскоблить, успокоить, снова выскоблить, снова успокоить...

Проходя с тарелкой жидкой кашки-пшенички по коридору, утром Серафима натыкалась на очередь из абортниц, которые планово чистились и через пару часов уходили домой.

Врач в длинном, почти до пола переднике выглядывал с интервалом в пятнадцать–двадцать минут из операционной:

– Следующий!

Передник окровавливался до такой степени, что с него капало.

Освободившихся с алебастровыми лицами вывозили на каталках. Чтобы проверить, как девки трезвеют от наркоза, медсестра каждую обязательно спрашивала:

– Тебя как зовут?

– Люба.

Сваливают на кровать.

– Тебя как зовут?

– Наташа.

Сваливают на кровать.

Вычищенные продолжают спать еще минут двадцать, потом наиболее крепкие и боевые одеваются и ржут...

– Я под наркозом какие-то облачка видела, прыгала, даже весело. У меня одиннадцать абортов, и все от любовников. От любовника хоть удовольствие получаешь, а от мужа аборты глупо делать, ему просто надо не давать...

– А я как в горле лекарство почувствовала, так все белые коридоры, коридоры, коридоры...

– Говорила тебе, кетамин – это дрянь.

– С чего ты взяла, что кетамин?

– Слышала...

Очередь постепенно рассасывалась.

Хорошенькая домашняя девочка держала в руках маленького медвежонка и боязливо пропускала всех вперед, пока не осталась в коридоре одна.

Серафима съела свою кашу, отнесла тарелку в столовую и тайком подглядывала за девочкой: до последнего момента казалось, что за ней кто-то придет, заберет, унесет отсюда. Но дверь открылась, и вышел тот, в переднике...

Через пятнадцать минут:

– Тебя как зовут?

– Вита.

Девочку с медвежонком сбросили на кровать.

...На седьмой день в Симе что-то надломилось. Выпив пузырек пустырника, прямо в тапках и халате она вышла из здания, где сохраняли и вырезали матки. Ее трясло и гнало прочь от коек с измученными телами. Женщина шла пешком через весь город, звериным чутьем отыскивая дорогу домой. Железные ангелы «03» проезжали мимо нее, не опознавая свою жертву – не такие уж чуткие у них сенсоры. Надо как следует вмазать по рецепторам, чтобы они обнаружили сошедшую с ума живую клетку большого города...

2

Во второй раз «скорая» доставила Серафиму не в больницу, а в роддом. Кафель побелее, линолеум почище.

– Я боюсь потерять ребенка, матка в тонусе, – ничего нового в приемном покое Сима не сказала. Пять лет она не могла забеременеть, потом у нее случился выкидыш, и теперь она помешалась на жажде материнства – кривой, косой, ЛЮБОЙ – ее малыш должен был родиться. В коммуналке соседка-медработник колола ей по необходимости магнезию, иногда помогала по дому. Но Сима все равно беспокоилась и не справлялась с собой и своим страхом...

Врач слегка недоумевала:

– Не вижу у вас ничего серьезного. Конечно, возраст – тридцать пять. Наверное, переживаете, волнуетесь. Ну что ж, будем сохранять... У вас приличный срок, 26 недель. Может, вам психолога? – Она подозрительно присмотрелась к пациентке.

– Может...

Но вместо психолога, который оказался в дефиците, беременную почему-то повезли на новокаиновую блокаду – с блокадами проблем не было.

Сорокалетняя докторица, закованная в хрустящие накрахмаленные латы, смотрела на распластанную Симу, как гестаповец на допросе:

– Чего трясешься, Зоя Космодемьянская?

– Холодновато. А что мне делать будут?..

– Новокаиновую блокаду. – Густо перекрашенные ресницы врачихи казались траурными крыльями...

– А без нее можно?

– Как можно без блокады?! – Глаза над марлевой повязкой сверкнули, и Серафима догадалась: никак нельзя.

Живот обкалывался со всех сторон множеством маленьких уколов с новокаином.

«Множество маленьких уколов». О, Фрида! – ты знала о боли так много, как никто другой... Множество маленьких уколов. Серафима скрестила руки на груди. Слезы текли сами собой, но великая и важная тайна внутри нее требовала молчать и терпеть.

В палате Симе повезло с соседкой. Ею оказалась профессиональная проститутка. Невероятно душевная и простая девка, откровенно получавшая удовольствие от профессии. Делала по заказу клиента все, кроме анала. Последний парень оказался страшно горячий, они трахались до самозабвения, так что от перенапряжения лопнул яичник. Ирка потеряла сознание, а партнер чуть не умер с перепугу. Она была похожа на красную рыбу нерку, которая, отметав икру, в экстазе умирает с выпученными глазами и разинутом ртом.

Спасли только потому, что в приемном покое дежурил хороший хирург. Распилил и зашил где надо. Как кошка, она поправилась за считаные дни, натянула кожаные сапоги до шеи и, накрасившись, уплыла из палаты со своим оставшимся без пары органом. А вот нерки, отметавшие икру, не оживают, ни одна из миллиона самок...