– Меня зовут Маша... – Маша стонала, придерживая окровавленную тряпку внизу живота.

Несколько раз заходил бывалый, заледеневший на лицо врач, откидывал одеяло и невесело посматривал на Машины выделения. После его молчаливого обхода вплывали сестры со шприцами и капельницами.

Наколотая Маша ненадолго затихала.

От скуки волосатая толстуха смаковала подробности своей сексуальной жизни.

– Оральные ласки при беременности – чистый мед. Муж лижет меня часами; если б вы знали, как он хотел девочку. Как он хотел... Он просто вылизывал каждый пальчик моей ноги.

Серафима глянула на ноги толстухи, и ее чуть не стошнило.

Она перевела взгляд на светлоголовую девчонку, похожую на замученную уроками десятиклассницу. Возле нее сидела на краешке кровати свекровь, которая доставала из сумки икру, свеклу, гранаты.

– Ешь, ешь...

Плечи больной, как тощие вязанки хвороста, выскользнули из-под рубашки. Очнувшись от забытья, девочка посмотрела на банки с едой и захныкала: видимо, это было ее постоянным занятием – глаза страшно опухли.

– Я не знаю, как жить... – и снова слезы.

– Она вчера потеряла ребенка, – шепнула толстуха Симе.

После ухода свекрови девчонка затряслась от рыданий:

– Он хотел сына, и был бы мальчик, но я не смогла...

– Нельзя быть такой тряпкой! – рявкнула на нее толстуха.

– Как только выйду, сразу попытаюсь снова... – отупело бубнила худышка.

– Дура! Да разве так мужиков привязывают? Что ты сопли распустила!.. На такую размазню бледнолицую кто посмотрит...

Толстуха, достав банку с салатом, начала сосредоточенно хрумать.

Маша, очнувшись от лекарств, лихорадочно заметалась:

– Больно, тянет внизу... Доктора позовите. Доктора!!!

Серафима, напрягшись и побледнев от страха, доплелась до ординаторской.

– Больной плохо, подойдите.

Дежурный врач, увидев алую кровь на подкладной, покачал головой:

– В операционную.

– Выскабливать?! – с ужасом расширила глаза Маша.

– Ничего не сделать, лапуля. Шейка на два пальца открыта.

– Не-ет!!

Врач пожал плечами. И, что-то шепнув медсестре, вышел.

– Нет!!! – Маша сжалась в комок. – Сейчас все пройдет. Все пройдет...

Она накрылась с головой, спрятавшись от мира.

Медсестра раздала вечерние уколы и таблетки.

Погасили свет, воцарился покой. Затихли всхлипывания «десятиклассницы».

Серафима отчаянно пыталась думать о хорошем.

Через некоторое время тишину прорезали крики.

– А-а-а! А-а-а! – Маша орала в полный голос, хватаясь руками за живот.

Девчонки зажгли свет, Серафима увидела окровавленную простыню под соседкой и пошла искать медсестру. У самой тело тряслось и колотилось сердце.

Вернувшись из сестринской, услышала, что Маша вопит уже не в палате, а в туалете, линолеум до которого густо измазан алым.

Вдруг звериный крик вырвался из санузла и отозвался в Симином животе резонансной болью.

– Машка родила, – спокойно констатировала толстуха, заглянув за ободранную дверцу. – Зародыш в унитазе плавает, хочешь – погляди...

После увиденного Серафима опять поплелась на пост и упросила сделать себе магнезию и димедрол.

Машку на каталке промчали в операционную – чистить. Через некоторое время ее сбросили на койку: пустую и спокойную.

Скрючившись пополам, Сима в третий раз побрела к сестре.

– Не спится, все болит. Сделайте что-нибудь: я потеряю ребенка!

– Чего ты выдумываешь! Матка спокойная, выделений нет. Выпей пустырник и спи.

Палата была непереносима...

Сима натянула свитер и легла спать на кожаной танкетке в коридоре.

Едва смежила веки, две сгорбившиеся тени в темноте потащили мимо больничный матрас.

– Мы напротив. К барменчику в пивбар. Не выдашь?

Беременная кивнула. Ну и ну! Обоим теткам осложненные аборты сделали. А они к барменчику.

На следующее утро привезли тихую Ларису. Немолодая, некрасивая, очень спокойная – до безразличия ко всему. Врачи ломали головы над ее состоянием: беременности нет, но матка увеличена, кровотечение, температура сорок, и еще что-то настораживало. Истаскав пациентку по кабинетам, врачи выбили из нее признание – подпольный аборт. Соседка помогала Ларисе вытравливать плод: скребла матку чем-то вроде заостренной спицы, пока не прорвала стенку насквозь. Врачи проверили – точно, сквозная дыра.

– Если б вы признались на сутки раньше, матку можно было бы сохранить... – вздохнул хирург. – Клизму и ничего не есть...

Лариса даже не переменилась в лице. Ей было все равно. Она никогда не испытывала оргазма.

Усатая продолжала сочно описывать оральные ласки. Машка, очнувшись, настаивала, что и в рабоче-крестьянской позе можно получать удовольствие – главное чтоб с душой.

– Зачем же ты с мужем, если без оргазма? – удивились обе.

– Да вроде так мужик роднее становится.

– И все?!!

– Все.

После удаления матки Лариску отвезли в реанимацию.

– Это потому что без оргазма. – Толстуха искренне жалела плохо выебанных баб.

Жалела она и Лизу – неряшливую обжору с двурогой маткой. И с одной-то маткой сладу нет, а тут с двумя. Лиза жила в палате третью неделю, а ведь пришла на денек – аборт сделать. Не заладилось...

После первой чистки каким-то чудом осталось живое плодное яйцо. Посмотрели на ультразвуке, у Лизки сердце дрогнуло:

– Ладно, пусть останется, раз такое живучее.

Накупила горку салатов в буфете – ребеночка после чистки подкармливать.

– Девчонки, а как вы думаете, ему там ничего не срезали – ножку или ушко?

– Все отлично будет, сколько таких недочищеных выживает.

Лизка еще и пирожков набрала – жует, как все беременные. Разулыбалась, довольная...

Перед выпиской на всякий случай посмотрели матку еще раз на ультразвуке, а яйцо почему-то умерло. Лизку опять повели на чистку. Запутавшись в лабиринтах двурогой матки, аборт сделали неудачно: матка не сокращается, полости заполнены кровью, температура. Прокололи антибиотики, промыли растворами. А Лизке все хуже. На обходе беседуют неохотно и, избегая комментариев, бурчат:

– Понаблюдаем...

Успевшая представить себя мамашей, Лизка теперь уже горюет о малыше во всю сентиментальность женского сердца, будто и не сама приперлась на аборт.