— Позвольте мне одеться, господин.

Мальчишка обернулся, с удивлением повел бровями:

— Это тряпье оскорбляет мой взгляд. Огден, за мной.

От ужаса зазвенело в ушах. Несколько мгновений я ничего не видела и не слышала. Очнулась, лишь когда Огден дернул цепь.

Меня поведут голой.

Я старалась не смотреть по сторонам. Опустила голову так низко, как могла. Длинные волосы хотя бы прикрывали грудь, но любой желающий мог беспрепятственно разглядывать мою задницу.

И разглядывали.

Я все равно видела сквозь шелковую завесу. Как останавливались. Как глазели. Как кривились ухмылками. Смотрели все: мужчины, женщины, свободные и рабы. Я горела от унижения. Заставляла себя перебирать ногами, видела край синей мантии высокородного выродка. Цепь позвякивала, обжигала кожу холодом.

Я хотела умереть.

Прямо сейчас. Здесь.

Мы поднялись по каменным ступеням. Судя по всему, здание Товарной палаты. Я все же подняла голову. Громада возвышалась стройной башней из стекла и камня. Вершина терялась на фоне звездного неба. Никогда не видела ничего подобного. Но сейчас это было всего лишь здание. Одно из. Мы взошли на платформу лифта, кабина затянулась жидким стеклом. От скорости все внутри сжалось, но это длилось секунды. Мы вышли в просторный холл: кругом белый мрамор, море света и воздуха. У арочного окна стояли несколько мягких диванов.

Высокородный развалился на подушках, Огден бросил цепь и опустился в кресло поодаль. Я стояла — не имела права сидеть в их присутствии. Тут же подскочил улыбчивый вертлявый имперец в белом и долго расшаркивался перед мальчишкой:

— Ваше сиятельство господин Мателлин! Какая честь!

Голос разливался такой сладостью, что меня передернуло. Будто вылили ведро меда, и тягучая удушающая запахом жидкость лениво стекала по коже. Пожалуй, если понадобится, этот юркий сотрудник бухнется на колени и будет с упоением целовать сапоги. На меня он не обращал никакого внимания.

— Лишь пара формальностей, ваше сиятельство, и я не посмею вас задерживать более, чем необходимо.

Перед имперцем всплыл терминал регистрации. Огден молча протянул акт продажи. Какое-то время раздавался писк панели. Наконец, документ вновь оказался в руках управляющего.

Имперец согнулся перед высокородным мальчишкой, скалясь отвратительной заученной улыбкой:

— Господин Мателлин, сделка зарегистрирована. Имущество вписано в реестр. Прекрасный выбор, ваше сиятельство. Поздравляю с удачной покупкой. Не смею больше задерживать ваше высокородие.

Не помню, как мы выходили. Для меня будто померкло солнце. Я уже не обращала внимания на наготу, не ощущала собственного тела. Меня будто убили, но глупое осознание никак не желало покидать органическую оболочку. Внутри все замирало от кошмарного предчувствия. Он меня растопчет, уничтожит и бросит подыхать. А может, я не смогу даже сдохнуть спокойно.

Хозаева бывают разные. Я слышала много отвратительных, грязных, поражающих жестокостью историй. Никто из нас не застрахован. И никогда не угадаешь, кто кем окажется. Есть большие любители высечь. Так, чтобы клочьями слезала кожа. Однажды я видела спину рабыни такого хозяина. Кожа — будто скомканная простыня, вся в выпуклых бело-розовых рубцах. Есть те, кто помешан на своем члене. Затрахать до смерти — это не миф. И я даже не хотела ворошить в памяти слышанные когда-то подробности подобных историй. Кажется, очень скоро я сама познакомлюсь с ними.

Корвет подали прямо в парковочный рукав Торговой палаты. Меня втолкнули в открытую дверцу, и я почувствовала голой кожей мягкое бархатное сидение. Дверца захлопнулась со щелчком, отрезая меня от мира. Меня будто парализовало, когда с другой стороны сидение занял Мателлин. Я сжалась, прикрываясь руками, опустила голову.

Корвет дрогнул и начал набирать высоту, разогнался в стартовом тоннеле.

— Выпрямись и опусти руки.

Пару секунд я все же колебалась. Руки не слушались. Наконец, я выпрямилась, упругая грудь, которую так нахваливал проклятый лигур, демонстративно выпятилась. Выродок пристально смотрел на меня. Я чувствовала скребущий взгляд. А потом почувствовала руку. Мателлин до боли зажал сосок между пальцами и крутил, наблюдая, как он твердеет.

— Раздвинь ноги.

Я вновь колебалась. На этот раз значительно дольше. Наконец, едва-едва развела плотно сомкнутые колени.

— Шире, — он убрал руку и подался вперед.

Я развела еще немного, не больше, чем на дюйм. Невыносимо. За всю мою жизнь мне не доставалось столько унижений. Я холодела от ужасного предчувствия.

Неужели прямо здесь? Сейчас?

— Шире!

Он злился. В голосе проступила желчь.

Я больше не шелохнулась. Пусть лучше ударит, если от этого ему станет легче. Мне повезло с прежним хозяином. Повезло так, что все мое отмеренное в жизни везение, кажется, исчерпалось. Не осталось ни крупицы.

Имперец схватил меня за волосы и потянул на себя:

— Я сказал: шире!

Он положил ладонь мне на колено и с усилием подвинул ногу, преодолевая сопротивление. Я отчетливо понимала, что это самоубийство, но отчаянно упиралась. Вцепилась в его руку и пыталась убрать, но тут же опомнилась. Наверняка, я сделала сейчас фатальную ошибку, но не могла иначе. Сама не знала, что не смогу. Может, он сочтет меня недостойной и отправит на грязные работы? Это было бы стократно лучше. Я даже была готова расстаться со своими волосами. Или перепродаст. Плевать кому. Кажется, найти кандидатуру хуже — надо постараться.

Удар был хлестким, обжигающим. О да, я уже поняла, что помимо прочего стану получать по лицу много и часто. За все. Ублюдок опрокинул меня на сидение, приложив затылком о стекло, пальцы вцепились в ошейник и натягивали, заставляя меня хрипеть.

— Ты смеешь мне сопротивляться, грязная рабыня?

Я молчала. Лишь хрипела, отчаянно думая только о том, что если он натянет сильнее — перекроет мне доступ кислорода. Кажется, даже темнело в глазах. Но в такой момент отчаянно хотелось жить. Это инстинкт, который не отключишь разумом.

— Тебя не научили, как вести себя с господином, грязная девка? Я научу. Не откладывая. Как только приедем.

Едва Мателлин отпустил меня, я сжалась на самом краешке сидения, обхватив колени. Никак не могла восстановить дыхание. Ублюдка я больше не интересовала, но его слова невозможно истолковать как-то иначе. Как только я ступлю под крышу его проклятого дома — меня ждет наказание. Пред глазами снова и снова всплывала чужая исполосованная кнутом спина. Возможно, совсем скоро моя станет такой же. Нет… не возможно — наверняка.

Корвет нырнул в черноту парковочного рукава и понесся над посадочной полосой, обозначенной белыми огнями. От мелькания света меня мутило, в висках болезненно пульсировало. Я отчаянно хотела заболеть. Так, чтобы метаться в горячке. Тогда реальность притупляется, становится какой-то далекой, малозначимой.