— Да, я говорил с девочками о их жизни вообще, — неохотно признался он, не понимая, откуда взялось чувство вины.

— Но меня, разумеется, ты посчитал для такого разговора лишней? — саркастически заметила она. — И часто вы говорили об этом?

Тод побарабанил длинными пальцами по бархатному подлокотнику дивана. Будто лошадь проскакала галопом.

— Совершенно незачем говорить со мной таким тоном, будто я совершил страшный грех, Анна, — мягко заметил он. — Ты гораздо больше меня общаешься с девочками.

Анна подавила искушение сказать, что беседы о том, покупать ли новую одежду, или уговоры сесть за уроки, не идут ни в какое сравнение с разговорами о переезде в другой дом.

Она заглянула в пасмурные серые глаза, сейчас сузившиеся так, что виден был только серебристый блеск сквозь густые темные ресницы.

— Так что же именно вы обсуждали? — спросила она. — И каким образом зашел разговор на эту тему?

Наконец он решился поговорить начистоту.

— Это было в твой день рождения, когда я остался с девочками. Помнишь?

Еще бы она не помнила! На двадцативосьмилетие Тод подарил ей билет в один из самых роскошных лондонских дамских клубов.

Про себя Анна подумала, что такой подарок скорее подошел бы женщине, более интересующейся собственной внешностью, чем она. Весь день ее мяли и колотили, она потела в сауне, а потом должна была плюхаться в ледяную ванну. Ее кожу массировали, умащивая жирными кремами, ногти чистили и полировали, потом, после ленча, состоящего исключительно из какой-то несъедобной формы растительного мира, она вернулась домой посвежевшая и помолодевшая, но с волчьим аппетитом.

— И вы совершенно случайно заговорили на эту тему? — подозрительно поинтересовалась Анна. — Именно так оно и было? Девочки вдруг говорят тебе: «Папочка, мы хотим переехать!»

Он не отвечал. Просто сидел и серьезно, терпеливо изучал ее возмущенное лицо.

— Ну, — саркастически произнесла Анна, безумно разозленная его рассудительным видом. Как он смеет быть рассудительным в такую минуту? — Так все было?

— Ты дашь мне возможность рассказать? — спокойно спросил он. — Или будешь и дальше разыгрывать мелодраму?

— Пожалуй, мне надо выпить, — сказала вдруг Анна и не могла не заметить, как удивила Тода. Выпивала она только по праздникам или по каким-нибудь исключительным случаям; да и тогда какой-нибудь малости — стакана вина, не больше — бывало достаточно, чтобы она по-настоящему захмелела!

— Я принесу, — сразу же сказал Тод и ушел на кухню, где занялся откупориванием бутылки вина, поиском стаканов, решая тем временем, как продолжить этот разговор, который обязательно нужно довести до конца.

Анна заметила, что он выбрал очень дорогую бутылку, и удивленно подняла брови, когда Тод с подносом вошел в комнату.

— Похоже, новости действительно плохие, — невесело пошутила она, беря из рук мужа стакан с вином.

Тод ничего не ответил. Он снова сел рядом с женой, пригубил вина, решительно поставил стакан на стол и повернулся к ней.

— Все дело в том, что я провожу с девочками гораздо меньше времени, чем хотел бы. Вот в твой день рождения я и разрешил им делать все, что они захотят, — в разумных пределах, разумеется. Это был подарок для них в твой праздник.

— Очень мило с твоей стороны, — машинально произнесла она, пригубив вино.

— Вот тогда Талли и сказала, невообразимо мрачным тоном, что она никак не может делать то, что по-настоящему хочет, потому что ей это просто запрещено.

— Имелись в виду, наверно, лошади? — медленно произнесла Анна, думая о Наталье, родившейся первой из тройняшек, окончательно и бесповоротно помешавшейся на лошадях. Все свои карманные деньги она тратила на специальные журналы, а если ей нравилась какая-то книга, то можно было не сомневаться, что там немалое внимание уделяется верховой езде.

— Да, — довольно угрюмо согласился Тод. — Она печально спросила меня, почему не может завести себе лошадь.

— Потому что она не хуже меня знает, что верховая езда — это слишком большой риск, — вздохнула Анна. — Всем троим известно, что им запрещено заниматься всеми опасными видами спорта. Ведь это даже записано в их контракте! Еще когда их выбирали, девочкам было сказано, что сломанная рука или нога будет катастрофой для всей компании.

— Что равносильно концу света, не так ли? — поинтересовался Тод.

Издевка в его голосе заставила Анну поднять голову, и что-то трудноопределимое в глазах мужа вынудило ее немедленно поставить едва отпитый стакан кларета на стол.

— Ты на что-то намекаешь? — спросила она тихо.

Тод смотрел на нее совершенно неподвижным взглядом.

— Нет, Анна. Просто мне интересно, так ли уж страшно, если девочки прекратят работать на «Премиум сторз»…

— Конечно, это будет ужасно! — уверенно ответила Анна. — Ты знаешь, как они счастливы, что подписали контракт. Другие дети, гораздо более опытные, чем наши, вцепились бы в такой шанс зубами!

— Ты говоришь, как настоящий шоумен, — критически заметил Тод, и Анна похолодела, потому что он не имел обыкновения разговаривать с ней столь осуждающим тоном.

— Это несправедливо, — возмутилась Анна. — Я никогда не искала славы для девочек — она сама нашла их! Разве ты не помнишь, как долго и досконально мы обсуждали с ними все, что связано с контрактом, прежде чем разрешили сниматься в рекламе? Ты не можешь не помнить! И мы вместе решили, что они могут заниматься этим при условии, что съемки не будут мешать учебе в школе. И съемки действительно не мешают учебе. Ты со мной согласен?

— До сих пор не мешали, — осторожно ответил Тод, — но…

— Ладно, — признала она, пожав плечами. — Они работают, потому что им это несказанно нравится.

— Ты хочешь сказать «нравилось», — поправил он. — Мне кажется, что сейчас они получают гораздо меньше удовольствия, чем вначале.

— В самом деле? Вот и еще одна деталь, которую они сообщили тебе, а меня решили не информировать. — Анна понимала, что ее устами говорят раздражение и обида, но ничего не могла с собой сделать.

Ей было больно. Очень больно.

Она дала жизнь тройняшкам, когда ей исполнилось всего семнадцать — сама едва ли не ребенок, — и всегда полагала, что ближе отношений, чем у нее с девочками, и представить невозможно.

Тод смотрел на бледное, сердитое лицо жены и раздумывал, почему же разговор развивается столь бездарно. Менее всего он хотел восстанавливать против себя Анну. Он знал, как ровно и спокойно обсуждаются самые болезненные вопросы на работе, и не понимал, почему дома любая тема вызывала избыток эмоций и недостаток логики.

Тод сделал еще глоток вина, раздумывая, как выразить недовольство дочерей образом жизни, вызывавшим столько зависти у большинства их ровесников.