Вот что мне известно:

1. Мне было три года.

2. Маму нашли на территории заповедника без сознания приблизительно в двух километрах от тела смотрительницы. Так записано в протоколе полиции. Ее доставили в больницу.

3. Обо мне в полицейском протоколе не сказано ни слова. Но позже меня забрала к себе бабушка, потому что мой отец слетел с катушек, когда узнал о смерти смотрительницы слоновьего заповедника и обнаруженной без сознания жене.

4. Ночью мама пришла в себя и сбежала из больницы.

5. Больше я ее не видела.

Иногда жизнь представляется мне двумя вагонами, которые столкнулись в тот момент, когда исчезла мама, — но когда я пытаюсь понять, как же они были изначально сцеплены, раздается пронзительный неприятный скрежет и голова резко отбрасывается назад. Я знаю, что когда-то я была белокурой девочкой, которая бегала как заведенная, пока мама что-то бесконечно записывала о слонах. Сейчас я выросла и стала слишком серьезным для своего возраста ребенком, умным не по годам. Однако, несмотря на внушительные познания в точных и гуманитарных науках, я чувствую себя беспомощной, когда дело касается повседневной жизни: например, не знаю, что Wanelo — это веб-сайт, а не название модного бренда. Если восьмой класс — это микрокосмос социальной иерархии подростков (а моя мама наверняка воспринимала бы его именно так), то знание наизусть всех пятидесяти слоновьих стад, обитающих в Тули-Блок в Ботсване, не может соперничать со знанием биографий всех участников англо-ирландского бойз-бенда One Direction.

И дело не в том, что я чужая в школе, потому что единственная сирота. У нас учится много детей из неполных семей, детей, которые не общаются с родителями, детей, чьи родители сейчас живут с новыми семьями и новыми детьми. Тем не менее у меня в школе нет настоящих друзей. В столовой я сижу в самом дальнем углу, ем то, что приготовила мне бабушка, в то время как девочки, которые пользуются успехом, — которые, клянусь Богом, называют себя «ледышками»! — болтают о том, что вырастут и станут работать в компании «Оу-пи-ай», где будут создавать цвета лаков для ногтей и давать им названия известных фильмов: «Алый предпочитает блондинок», «Фуксия для хороших парней». Возможно, пару раз я и попыталась что-то сказать, но, когда я открывала рот, они обычно смотрели так, будто от меня воняло, — их носики морщились, и девочки возвращались к прерванному разговору. Не могу сказать, что страдала, оттого что меня не замечали. По-моему, у меня есть более важные дела.

С другой стороны, воспоминания о мамином исчезновении такие же обрывочные. Я могу описать свою новую комнату в бабушкином доме, где стоит большая девичья кровать — моя. Маленькая корзинка на прикроватной тумбочке почему-то наполнена розовыми пакетиками со «Свит-энд-лоу», хотя поблизости кофеварки не видно. Каждый вечер, даже еще до того как я научилась считать, я заглядывала в корзинку удостовериться, что пакетики на месте. И до сих пор продолжаю заглядывать.

Я могу рассказать, как вначале ездила проведывать папу. Коридоры в больнице «Хартвик хаус» воняют нашатырем и мочой, и даже когда бабушка подталкивала меня к разговору с отцом, я присаживалась на кровать и дрожала от самой мысли о том, что нахожусь рядом с человеком, которого узнаю´, но совершенно не знаю, а он не говорит и не двигается. Я могу описать, как из его глаз сочатся слезы, и это кажется мне вполне естественным и даже обыденным явлением — так же «потеет» холодная баночка с содовой жарким летним днем.

Я помню мучавшие меня кошмары, но на самом деле это были не кошмары — просто меня разбудил от глубокого сна громкий трубный рев Моры. Даже несмотря на то, что в мою комнату вбежала бабушка и объяснила, что слониха-матриарх живет в сотнях километров от нас в новом заповеднике в Теннесси, у меня было такое чувство, словно Мора пытается мне что-то сказать, и если бы я умела говорить на ее языке, как умела моя мама, я бы поняла.

Все, что мне осталось от мамы, — ее исследования. Я изучаю ее журналы, потому что знаю: однажды слова выстроятся на странице и укажут мне путь к ней. Она научила меня, даже не будучи рядом, что любая настоящая наука начинается с гипотезы, которая на самом деле является всего лишь основой, только названной модным словом. А моя гипотеза такова: «Мама никогда бы не оставила меня, по крайней мере по собственному желанию».

Я докажу это, даже если это будет последнее, что мне удастся сделать.

Когда я просыпаюсь, гигантским мохнатым ковром у меня в ногах лежит Джерти. Она подергивается во сне, как будто бежит за кем-то, кого только она одна видит во сне.

Я знаю, каково это.

Пытаюсь встать с кровати, не потревожив собаку, но она вскакивает и лает на закрытую дверь моей комнаты.

— Успокойся, — говорю я и треплю ее по густой холке. Она облизывает мне щеку, но не успокаивается. Неотрывно смотрит на дверь комнаты, как будто видит то, что находится за ней.

Если вспомнить, чем я собираюсь заняться днем, в этом можно увидеть своеобразную иронию судьбы.

Джерти спрыгивает с кровати и так сильно виляет хвостом, что бьет по стене. Я открываю дверь, собака несется вниз — там бабушка выпустит ее на улицу, накормит, а потом начнет готовить завтрак для меня.

Джерти появилась у бабушки в доме через год после того, как там поселилась я. До этого она жила в заповеднике и была лучшим другом слонихи по кличке Сайра. Она каждый день была рядом с Сайрой, а когда Джерти заболела, Сайра заботилась о подруге и нежно поглаживала ее хоботом. Это не первая история дружбы слона и собаки, но именно она стала легендой, о которой написали в детских книгах и показали репортаж в новостях. Один известный фотограф даже сделал календарь о необычной дружбе животных, и Джерти стала мисс Июль. Поэтому, когда Сайру после закрытия заповедника увезли в другое место, Джерти осталась такой же одинокой, как и я. Несколько месяцев никто не знал, что с ней. Но однажды к бабушке в дверь позвонили. Она открыла, на пороге стоял офицер из службы спасения животных. Он поинтересовался, не знает ли она собаку, которую обнаружили неподалеку. У нее на ошейнике была вышита кличка. Джерти исхудала до костей и была вся искусана блохами, но бросилась вылизывать мне лицо. Бабушка разрешила Джерти остаться, вероятно, потому, что решила: это поможет мне привыкнуть.

Если уж говорить откровенно — не сработало. Я всегда была одиночкой и всегда чувствовала себя здесь чужой. Я похожа на одну из тех женщин, которые зачитываются романами Джейн Остин и продолжают надеяться, что на их пороге однажды появится мистер Дарси. Или солдаты времен Гражданской войны, которые орали друг на друга на поле боя, а теперь разгуливают на бейсбольных полях и сидят на лавочках в парке. Я принцесса в башне из слоновой кости, где каждая пластина — это история, и я сама возвела эту темницу.

Как-то у меня в школе была подруга. Чатем Кларк стала единственной, кому я рассказала о маме, о том, что собираюсь ее найти. Чатем жила с тетей, потому что ее мама оказалась наркоманкой и теперь сидела в тюрьме, а отца она никогда не знала.