В лианах над головой скользнула гладкая черная гадюка, чей укус был более мучителен и смертоносен, чем кол, загнанный в сердце. Сэм окаменел. Боясь вздохнуть, он не сводил глаз с маленькой змеиной головки.

За спиной смолкли все звуки: видно, преследователи остановились. Как и сердце Сэма. Погоня достигла самой чащобы. Сердце ударило раз, второй и застучало громче, чем прежде. Сэм оказался в ловушке: впереди – змея, позади – солдаты.

На узкой улочке было полно народу: испанцев, китайцев и местного люда – вполне обычное для острова явление, в отличие от розового зонтика с оборочкой, в точности напоминавшего своим цветом азалию Калхун. Зонтик вертелся, как блестящий шелковый парашютик, над темными филиппинцами, которые толклись на тесной улице. Вот он замер, пропуская вперед семейство. Женщина повернулась и сделала замечание своей дочери. Девочка, прелестный подросток лет тринадцати, захихикала и сказала что-то на местном наречии своим родителям. Мужчина и женщина расхохотались, взяли за руки улыбающуюся дочурку и растворились в толпе.

В тени нелепого розового зонтика Юлайли еще острее ощутила свое одиночество и грусть. Она нервно теребила высокий кружевной воротник, который теперь превратился в сырую колючую тряпочку, обвисшую на плечах и груди, так что не стало видно маминой свадебной камеи. Девушка попыталась выбросить из головы только что увиденную семейную сценку и принялась нарочито поправлять воротник. Пальцы задели камею, замерли и невольно погладили тонкий резной ободок броши. Юлайли попыталась улыбнуться, но не сумела и раздраженно дернула себя за влажные волосы. Она подняла голову, посмотрела на солнце, словно искала силу, нужную ей, чтобы подавить тоску по любящим родителям, которых у нее никогда не было. Прошла целая минута, прежде чем она снова скрылась под зонтиком от палящих лучей тропического солнца.

Печальная и задумчивая, она вздохнула о том, чего никогда не могло быть, и зашагала дальше, оставив позади старую часть города, окруженную со всех сторон стеной. Пройдя под одной из четырех темно-серых каменных арок, она оказалась на северной улице, ведущей к рыночной площади. Жозефина рассказала ей, что рынок Тондо очень многолюдное место, где она сможет убить время в отсутствие отца, который уехал в центральную часть острова и должен был вернуться только ночью. Юлайли нервничала, изнывая от нетерпения, все утро вышагивала по комнате взад-вперед, не сводя глаз с напольных часов. Наконец, сгрызя ноготь чуть ли не до мяса, она решила, что экономка права.

Крутя зонтик, Юлайли шагнула на примитивный тротуар и продолжила свой путь, гулко постукивая маленькими толстыми каблучками, совсем как бамбуковая маримба, только медленнее, потому что настоящая леди никогда не спешит. Наоборот, она скользила, как учила мадам Деверо своих девочек, воображая, что ярды юбок колышутся вокруг нее в неспешном ритме, словно волны прилива, ударяющие о берег. Настоящая леди всегда чувствует правильный ритм так же естественно, как абориген ритм барабана.

Ее французские замшевые туфельки – новые, с прелестными овальными носиками из блестящей черной лакированной кожи – скользнули по камням, высыпанным посреди грязного тротуара. Юлайли уже успела узнать, что камнями засыпают ямы, размытые тропическими дождями, девять месяцев из двенадцати в таких ямах собирается вода и грязь.

Она провалилась по щиколотку в жижу. Выдернув ножку из грязи, она заковыляла к стене ближайшего дома, выстроенного из необожженного кирпича. Она обтерла туфли носовым платком, выбросила безнадежно испорченный кусочек ткани в плевательницу и продолжила свой путь.

Юлайли все дальше уходила от отцовского дома, расположенного в Бинондо. Улицы были запружены фургонами, тележками, битком набитыми повозками с надписью «Компанья де Транвиас». Жозефина успела рассказать об этих повозках и о том, какого мнения о них придерживался ее отец.

На острове свирепствовало тяжелое инфекционное заболевание, поражавшее и местных лошадей. Но транспортную компанию это не волновало. Бедных животных эксплуатировали до тех пор, пока они не падали замертво на улицах. Отец, преисполненный сочувствия к животным и гнева на компанию за жестокое обращение с лошадьми, всегда ходил пешком.

Завернув за угол в нескольких кварталах от своего нового дома, Юлайли увидела, почему отец отказывается пользоваться местным транспортом. Прямо перед ней лошади – вообще-то даже не лошади, а пони, – выбиваясь из последних сил, тащили по улице перегруженную повозку. Раньше она никогда не видела таких истощенных и больных лошадей. От этого зрелища ей стало нехорошо. Отец прав. Ничто на свете – ни палящее солнце, ни толпа – не заставит ее сесть в одну из этих повозок.

Юлайли замерла на месте как громом пораженная. Это душераздирающее зрелище было совершенно ей непонятно. Лошади на фермах Бичтри и в поместье Гикори-Хаус были ценным приобретением ее брата Харрисона, и к ним относились соответственно, почти как к членам семейства.

Ей трудно было понять то, что она никогда не видела. Во всяком случае, больных животных она точно видела в первый раз. Их не было ни в Бельведере, ни в поместье Гикори-Хаус, ни на фермах Бичтри, как и ни в одном из тех семейств, с которыми она общалась. А если и были, то братья оберегали ее от подобных зрелищ.

Мужчины Лару защищали ее. Она была единственная женщина этого почтенного семейства южан, с гордостью носившего свое имя, такое же древнее, как ореховые деревья, обрамлявшие длинную подъездную аллею родового имения. Ее мать была из рода Калхунов – еще одно имя, которое уже само по себе очень много значило в штате Южная Каролина, где кровные связи определяли социальное положение.

Ее мать была настоящая леди, ее баловали, нежили и любили все мужчины Лару. Но она умерла, когда Юлай – ли была совсем еще крошка. И девочка сама себе придумала маму, представляя ее по портрету, висевшему над камином в гостиной, и по рассказам братьев и других людей, которые обожали эту женщину. Юлайли, как и маму, оберегали от всего, что, по мнению пятерых братьев, могло оказаться хотя бы в малейшей степени опасным, неприятным или неприличным. Куда бы Юлайли ни отправлялась, будь то школа мадам Деверо – этакий дамский бастион, где внушались правила приличия и куда ее отвозили в семейной карете, или церковь, или редкий званый вечер, ее всегда сопровождали по крайней мере двое из пяти братьев.

Так она и жила, в своем замкнутом маленьком мирке, где жизнь текла размеренно и гладко и где одно ее имя раскрывало перед ней все двери как по волшебству, где женщины были настоящими дамами и знали, как себя вести, а мужчины защищали и боготворили их.

Единственный родственник, которого не было рядом с Юлайли, чтобы баловать ее, – отец. Именно из-за него она оказалась здесь, именно из-за него она теперь испытывала робость и волнение: она не знала, как вести себя с отцом, которого не видела семнадцать лет, и пыталась представить, какое произведет на него впечатление, когда в конце концов сегодня вечером их встреча состоится.

Блестящее черное тело качнулось и исчезло в запутанных корнях. Змея уползла прочь. Сэм наконец осмелился сделать выдох. Он был вновь свободен, почти. Ему предстояло добраться до реки. И снова пополз сквозь заросли. Острые шипы растений кололи и царапали сквозь рубашку. Землю покрывал толстый слой сгнивших листьев, а вскоре заросли начали редеть. Он полз, пока не оказался на участке с сырой глинистой почвой, черной, как небо в безлунную ночь.