Еще один источник данных, подтверждающих совсем недавнюю эволюцию человека, — многопоколенные исследования, проводимые в медицинских целях, такие как Фрамингемское исследование сердца. Воспользовавшись статистическими методами, разработанными эволюционными биологами для выявления воздействия естественного отбора, врачи не так давно обнаружили конкретные изменения в организме, произошедшие в результате эволюции в больших группах пациентов. В число исследованных признаков вошли: возраст первых родов, снижающийся в современных обществах, и возраст наступления менопаузы, который растет. Сами по себе эти признаки не имеют особого значения и учитывались лишь потому, что соответствующие данные были собраны врачами, разрабатывавшими схему исследования. Но такая статистика предполагает, что эти черты наследуются, а если так, то они являются свидетельством эволюции в современных популяциях. «Эти данные явно указывают на то, что мы эволюционируем и что наша природа динамична, а не статична», — делает вывод Стивен Стернс, биолог из Йельского университета, подводя итог 14 недавним научным работам по оценке эволюционных изменений в современных популяциях [4].

Эволюция человека имела место не только в недавнем прошлом и на обширной территории — она также носила региональной характер, то есть происходила обособленно в каждом крупном регионе. Период от 30 000 до 5000 лет назад, для которого можно зафиксировать признаки недавнего естественного отбора, наступил после того, как человечество разделилось на три основные расы, и потому соответствует отбору, шедшему по большей части независимо в каждой расе. Три основные расы — это африканцы (живущие южнее Сахары), восточные азиаты (китайцы, японцы и корейцы) и европеоиды (европейцы и народы Ближнего Востока и Индийского субконтинента). В каждой из этих рас естественным отбором был изменен разный набор генов, как описывается далее в главе 5. Именно этого и следует ожидать от популяций, которым приходилось адаптироваться к различным для каждого континента условиям среды. Гены, особенно сильно затронутые отбором, обусловливают не только такие предсказуемые признаки, как цвет кожи и пищеварительный метаболизм, но также и некоторые аспекты функционирования мозга, хотя еще непонятно, каким именно образом.

Анализ геномов популяций по всему миру подтверждает, что расы действительно являются биологической реальностью — вопреки официальным заявлениям ведущих общественно–научных организаций. Подробнее эта тема излагается в главе 5, а иллюстрацией к ней служит тот факт, что для популяций смешанных рас, таких как афроамериканцы, генетики теперь могут, изучая геном индивидуума, отнести каждый сегмент к африканскому или европейскому предку — такая задача была бы невыполнима, если бы у рас не было реальной биологической основы.

То, что человеческая эволюция происходила недавно, была обширной и региональной, не признается широко, хотя уже подтверждается множеством статей по генетике. Причина отчасти заключается в новизне этих данных, а отчасти в том, что они поднимают вопросы, неудобные из–за глубоко укоренившихся общепринятых представлений.

Специалисты по общественным наукам уже давно привыкли считать, что эволюция человека застопорилась в далеком прошлом, возможно когда люди научились строить крышу над головой и защищаться от враждебных сил природы. Эволюционные психологи учат, что человеческий разум приспособлен к условиям, преобладавшим в конце последнего оледенения — около 10 000 лет назад. Историки, экономисты, антропологи и социологи полагают, что в историческое время во врожденном поведении человека не произошло никаких изменений.

Такие представления о послеледниковой остановке эволюции, по крайней мере для человека, разделяют основные ассоциации специалистов по общественным наукам, утверждающие, что рас не существует, во всяком случае в биологическом смысле. «Раса — недавнее человеческое изобретение, — заявляет Американская ассоциация антропологов. — Раса связана с культурой, а не с биологией» [5]. Не так давно опубликованная ассоциацией книга гласит: «Раса не существует в том смысле, как мы ее представляем, — как нечто глубинное, древнее и биологическое. Это скорее мировоззренческая идея с разрушительными последствиями, поскольку мы, посредством нашей истории и культуры, сделали ее таковой» [6].

Продиктованный здравым смыслом вывод, что раса является и биологической реальностью, и идеей, чреватой политическими, порою пагубными последствиями, прошел также мимо Американской ассоциации социологов. Эта группа заявляет, что «раса — социальный конструкт», и предупреждает об «опасности поддержки популярной концепции о расе как о биологическом явлении» [7].

Официальное мнение общественных наук о расе призвано поддерживать политическую позицию, что генетика никак не может быть причиной различий между человеческими обществами. Ответ следует искать исключительно в области культурных различий и особенностей сформировавшей их окружающей среды. Социальный антрополог Франц Боас разработал доктрину, согласно которой человеческое поведение формируется только культурой, и ни одна культура не выше другой. Из этого следует, что все люди, взятые в отдельности от их культуры, по сути, взаимозаменяемы и что более сложные общества обязаны своим бóльшим могуществом или процветанием только счастливым случайностям, например географии.

Открытия последних лет, подтверждающие современный обширный и региональный характер эволюции, серьезно подорвали официальное мнение, сложившееся в общественных науках. Теперь ученые утверждают, что генетика могла играть некоторую, возможно значительную, роль наряду с культурой в формировании различий между человеческими популяциями. Почему же тогда многие исследователи по–прежнему держатся за идею, будто культура — это единственно возможные объяснение различий между человеческими обществами?

Одна из причин — это, разумеется, вполне понятный страх, что изучение расовых различий станет опорой для расизма; этот вопрос рассматривается ниже. Другая — свойственная академическому миру инерция. Университетские исследователи действуют не независимо, но в рамках сообществ ученых, которые постоянно проверяют и подтверждают работу друг друга. Особенно это характерно для наук, где заявки на гранты получают одобрение экспертной комиссии, а публикации подвергаются придирчивому рассмотрению редакторами и рецензентами. Преимущество такого процесса в том, что публичные заявления ученых обычно намного значительнее, чем их собственное мнение, — это сертифицированное знание экспертного сообщества.

Но такая система имеет недостаток: она эпизодически «сползает» в крайний консерватизм. Исследователи привязываются к концепциям своей научной области, на которых они росли. С возрастом они приобретают влияние и препятствуют переменам. На протяжении полувека после высказывания гипотезы о том, что материки дрейфуют по поверхности Земли, ведущие геофизики категорически отвергали эту идею. «Наука продвигается вперед с каждыми похоронами», — заметил однажды экономист Пол Самуэльсон[2].