Если бы к словам Дарвина прислушались, катастрофический поворот истории XX в. не оказался бы менее неизбежным. Но для многих интеллектуалов теоретическая польза зачастую перевешивала большое и верное зло в настоящем. Фантастические идеи об улучшении рас породили евгеническое движение, которое за много десятилетий создало психологический климат для массового уничтожения людей, устроенного национал–социалистами в Германии. Однако зарождалась эта катастрофа в совершенно ином месте, и началась она с двоюродного брата Дарвина, Фрэнсиса Гальтона.

Гальтон был джентльмен и энциклопедист, внесший заметный вклад во многие области науки. Он ввел ряд основных статистических понятий, таких как корреляция, регрессия, стандартное отклонение. Он предвосхитил генетику поведения человека, использовав близнецов для выявления влияния природы и воспитания. Он разработал классификационную схему, до сих пор применяемую для идентификации отпечатков пальцев. Он начертил первую метеорологическую карту. Задавшись ехидным вопросом о действенности молитв, он обратил внимание, что население Англии на протяжении веков каждую неделю молилось в церкви о долгой жизни своих монархов, и, значит, если бы молитвы имели какую–то силу, то продолжительность жизни английских королей наверняка бы увеличилась. Его статья с заключением, что монархи из всех богатых людей проживают самые короткие жизни и, следовательно, молитвы не обладают никаким положительным воздействием, была отклонена издателем как «слишком категоричная и оскорбительная, чтобы не разворошить осиное гнездо» и пролежала неопубликованной много лет [7].

Один из главных интересов Гальтона заключался в том, чтобы выяснить, наследуются ли человеческие способности. Он составлял всевозможные списки выдающихся людей и искал среди них родственников. В таких семьях он обнаружил, что близкие родственники основателя рода с большей вероятностью оказываются выдающимися людьми, чем дальние. Это дало ему повод утверждать, что различия в умственных способностях имеют наследственную природу.

Современные Гальтону критики обращали его внимание на тот факт, что дети выдающихся людей имеют больше образовательных и иных возможностей, чем остальные. Он признавал, что воспитание оказывает некоторое влияние, и даже ввел в обиход фразу «природа или воспитание». Но интерес к наследованию выдающихся способностей у него сохранился. В Англии к тому времени широко распространилась дарвиновская теория эволюции, и Гальтон, со всей своей страстью к измерению человеческих качеств, заинтересовался действием естественного отбора на население Англии.

Эта нить рассуждений привела его на опасный путь — к предположению, что человеческие популяции можно улучшить, контролируя размножение, точно так же, как в животноводческой селекции. Вывод, что выдающиеся способности передаются в семьях, привел его к предложению материально стимулировать браки между такими семействами, дабы улучшать расу. Для этой цели Гальтон придумал еще одно слово: «евгеника».

В своем неопубликованном романе–утопии «Несказантзания» (Kantsaywhere) Гальтон писал, что не сумевшие пройти евгеническую проверку должны отправляться в лагеря, где их ждет тяжелая работа и целибат. Но это, по–видимому, было в основном мысленным экспериментом или фантазией Гальтона. В опубликованных работах он подчеркивал важность просвещения общества в области евгеники и материального поощрения браков между евгенически полноценными людьми.

Нет особенных причин сомневаться в мнении одного из биографов Гальтона, Николаса Гиллхэма, что Гальтон «пришел бы в ужас, если бы узнал, что меньше чем через 20 лет после его смерти принудительная стерилизация и убийства будут совершаться во имя евгеники» [8].

Идеи Гальтона в то время выглядели разумными и целесообразными в условиях существовавших знаний. Естественный отбор, казалось, ослабил хватку на горле современных популяций. Уровень рождаемости в конце XIX в. снижался, особенно среди высшего и среднего классов. Рассуждения о том, что качество населения улучшится, если поощрять высшие классы иметь больше детей, казались вполне логичными. Идеи Гальтона принимались с пониманием. Почести текли рекой. Гальтону вручили Дарвиновскую медаль Королевского общества, главнейшего научного учреждения Англии. В 1908 г., за три года до смерти, он получил рыцарское звание — знак правительственного одобрения. Никто не понимал, что он, сам того не желая, сеял зубы дракона.

Привлекательность гальтоновской евгеники заключалась в его вере, что общество могло быть лучше, если бы люди выдающегося интеллекта имели больше детей. Какой ученый не согласится с этим? Очевидно, что чем больше хорошего, тем лучше. Но на деле вовсе не обязательно результат оказался бы удачным. Известно, что интеллектуалы склонны к красивым теоретическим схемам, таким как социал–дарвинизм, марксизм или та же евгеника, которые приводят к катастрофам.

Будь это этически приемлемо, людей, несомненно, можно было бы подвергать селекции, чтобы усилить конкретные желаемые качества, — аналогично выведению пород животных. Но нельзя гарантировать, что это принесет пользу обществу в целом. Породы свиней выводят, чтобы получить лучший бекон, а не для улучшения сообщества свиней. Евгеническая программа, какой бы целесообразной она ни казалась, была в целом слабой и внутренне противоречивой.

А в плане практического применения она таила в себе чрезвычайную опасность. Гальтоновская идея евгеники заключалась в том, чтобы побудить богатый и средний классы изменить семейные привычки и увеличить количество детей. Но положительная евгеника, как называют подобные проекты, в политическом смысле была обречена на неудачу. Зато отрицательную евгенику — сегрегацию или стерилизацию тех, кого признали неполноценными, — применить на практике оказалось намного проще.

В 1900 г. законы генетики, сформулированные Менделем и проигнорированные в его время, были открыты заново. В генетике, объединенной со статистическими методами Гальтона и других ученых, начало развиваться мощное направление, известное как популяционная генетика. Ведущие генетики по обе стороны Атлантики воспользовались новообретенной властью над умами для продвижения евгенических идей. В итоге они выпустили в мир концепцию, крайне пагубные последствия которой не смогли контролировать.

Главным пропагандистом новой евгеники стал Чарльз Девенпорт. В Гарварде он получил докторскую степень по биологии. Преподавал зоологию в Гарварде, Чикагском университете и в биологической лаборатории Бруклинского института искусств и наук в Колд–Спринг–Харбор на Лонг–Айленде. Взгляды Девенпорта на евгенику основывались на его презрении к расам, отличным от его собственной: «Возможно ли окружить нашу страну достаточно высокой стеной, чтобы не допускать сюда эти низшие расы, или то будет ничтожной преградой, — писал он, — или предоставить нашим потомкам уступить эту страну черным, коричневым и желтым, а самим искать убежища в Новой Зеландии?» [9].

В 1890–1920 гг. в США хлынула огромная волна эмигрантов, что породило атмосферу тревоги, благоприятную для евгенических идей. Девенпорт, не обладавший особо выдающимися качествами как ученый, обнаружил, что на евгенике легко делать деньги. Он добился финансирования у ведущих благотворительных организаций, таких как фонд Рокфеллера и недавно основанный Институт Карнеги. Просматривая список богатых семей Лонг–Айленда, он наткнулся на имя Мэри Гарриман, дочери железнодорожного магната Э. Гарримана. Оказалось, что Мэри так сильно интересовалась евгеникой, что в колледже ее прозвали Евгенией. Она предоставила Девенпорту средства для основания Евгенического бюро (Eugenics Record Office), в котором предполагалось регистрировать генетические данные населения Америки и отличать доброкачественные линии от дефектных [10].