Я пожал плечами.

— Ты не собираешься обходить дома и собирать сладости?

По правде сказать, в нашем районе Балларда, да и в Бэллингеме, где мы жили еще с отцом, никто не обходил дворы на Хэллоуин. Как правило, в последние годы на улице в это время было слишком сыро и противно, и уж чересчур много подвыпивших типов шаталось поблизости от таких мест, как «Черный якорь», иногда забредая в жилые кварталы, где они горланили и ругались между поникших деревьев.

— Ходить по домам и собирать сладости — это для малышей, — ответил я.

— Хм, интересно, кто из твоих приятелей тебя этому научил, — сказала моя мать, и на ее лице мелькнуло непривычное выражение. Как будто она боялась за меня. У нее и сейчас такое лицо.

Я шагнул к ней, и ее отражение колыхнулось в стеклах моих очков.

— Я не останусь там на ночь. Буду дома в одиннадцать, — буркнул я.

— Ты будешь дома к десяти часам, или ты еще долго вообще никуда не пойдешь. Понял? В конце концов, тебе сколько лет?

— Двенадцать, — ответил я как можно увереннее, и по лицу моей матери снова промелькнула тень страха.

— Если Стефан велит тебе спрыгнуть с моста...

— Столкну его самого.

Мать кивнула:

— Я чувствую, что из-за него может случиться беда...

Я подумал, что она говорит про Стефана, но тогда еще не был уверен в этом. Она ничего больше мне не сказала, я ушел, а она так и осталась стоять в дверях.

Даже когда бывало солнечно, окрестности нашего дома выглядели не слишком приветливо. Порывы ветра сносили кучи уличного мусора в переполненные канавы и остервенело срывали последние листья с деревьев, точно вошедшая в раж банда вандалов. Я увидел несколько отцов, согнувшихся в своих дождевых плащах и ведущих от дома к дому за руку маленьких детей. На ребятах были надеты купленные в дешевом магазинчике поношенные костюмы клоунов, маски Дарта Вейдера, матросские шапочки. Вид у них был довольно жалкий. В большинстве домов на звонки в дверь никто не отвечал.

Около дома Андершей я на миг остановился — поглядеть, как листья мелькают между веток, точно рыжие маленькие белки, кувыркаются на ветру, и пытался разобраться, что же именно выглядит не так, что меня тревожит. Потом я догадался, в чем дело: стала видна Гора. Бесконечный ливень в тот год рано накрыл наш город своей пеленой, миновало уже несколько недель, может, даже месяцев с тех пор, как я в последний раз видел Маунт-Рэйниер. Видя ее сейчас, я ощущал то же неуютное чувство, что и всегда. «Это потому, что ты смотришь на юг, а не на запад» — так говорят люди, будто это объясняет, как гора возникает именно в этой точке горизонта, не с той стороны от города, где она на самом деле стоит, но со стороны моря, словно вырастая из волн, а не из земли.

Сколько же раз какой-нибудь взрослый спрашивал меня, почему мне нравится Стефан? Хотя мы последние несколько лет не часто захаживали друг к другу, окружающие до сих пор иногда спрашивают об этом, но раньше, если речь заходила обо мне, без разговоров на эту тему не обходилось. Я не был жесток. Несмотря на мой рост и телосложение, меня непросто было испугать, я успевал в школе — не так, конечно, как Стефан, но учился без проблем; и еще: мое поведение было «предпочтительно — хорошее», как мистер Корбетт (Стефан называл его Охренет) написал в моем зачетном листке в прошлом году. «Если ему научиться принимать решения и, может быть, более тщательно подойти к выбору друзей, — он мог бы пойти далеко».

Мне хотелось уйти далеко — во всяком случае, подальше от Балларда, от шлюзов, запаха трески и от дождя. Мне нравилось отрывать и выбрасывать в канаву дверные колокольчики, но кидать камни в окна я был не мастер. А если люди бывали дома, когда мы все это вытворяли, они выходили на улицу, грозили нам кулаками или, что того хуже, просто стояли там, глядя на нас с таким видом, как будто наблюдают за ураганом или землетрясением, — тогда можно было только замедлить шаг и остановиться, и я стоял как вкопанный, препротивно себя чувствуя, до тех пор, пока Стефан не накричит на меня или не тряхнет так сильно, что у меня уже не остается выбора, и тогда я следовал за ним.

Я мог бы сказать, что Стефан мне нравился тем, как он умел выйти из положения в самый последний момент. Он мог сидеть не шелохнувшись двадцать семь минут из тридцати во время контрольной работы, потом просмотреть ее и выдать правильные ответы на все вопросы, за какую-то секунду до того, как взбешенный учитель уже норовил выхватить из его рук листок. Он мог перечислить элементы Периодической системы в обратном порядке. Он умел строить башни в пять футов высотой из мела, баночек из-под резинового клея, зубочисток и цветных карандашей, и они всегда оставались стоять, пока кто-нибудь их не касался.

Я сказал бы, что мне нравилось, как он относился ко всем. Он был первым учеником в моем классе и единственным, кто водился с сестрами Мэк — афроамериканками. Он ничего особенного не делал, чтобы понравиться сестрам. Просто вел себя с ними не хуже, чем со всеми остальными.

Стефан мне нравился по той самой причине, что моя мать и учителя его побаивались. Потому что он был бесстрашен, потому что он был жесток — к тем по большей части, кто этого заслуживал, и, главное, потому, что ему, похоже, все легко удавалось. А я знал людей, которые совсем ничего не умели, за что ни возьмись. Вообще ничего.

Далеко за городом, в покрытом белыми барашками Проливе, утонуло солнце, и Гора на закате стала красной и казалась живой. Слегка поеживаясь на ветру, я поднялся по трем каменным ступенькам дома Андершей и позвонил в колокольчик.

— Да входи же, черт подери! — услышал я крик Стефана из подвала.

Я хотел открыть дверь, но мне ее отворил мистер Андерш. На этот раз на нем был его серый кардиган — прямо поверх жилетки. Черной шляпы не было, волосы влажные и зачесаны на лоб, и у меня возникла дурацкая мысль, что он собирается на свидание.

— Заходи, Эндрю, — сказал он, и это прозвучало нелепо и слишком официально, как в школе. Однако он не сразу отступил на шаг назад, а когда сделал это, оперся рукой о зеркало на стене коридора, словно пол под ним ходил ходуном.

— Привет, мистер Андерш, — ответил я, вытирая ноги о расползающийся от ветхости зеленый коврик, где было написано что-то по-сербски.

Снизу до моего слуха доносились бормочущие звуки игры «Диг-Даг», и я понял, что сестры Мэк уже пришли. Я нацепил свою куртку на вешалку поверх плаща Стефана, сделал несколько шагов к двери, ведущей в подвал, обернулся и остановился.

Мистер Андерш не шелохнулся, даже не оторвал руку от зеркала и сейчас ошеломленно глядел в него, словно увидел там паука.

— С вами все в порядке, мистер Андерш? — спросил я, и он не ответил.

Потом он издал звук, похожий на шипение, как радиатор, когда его выключаешь.

— Сколько? — невнятно произнес он. — Сколько шансов? Как учитель, ты знаешь, что много быть не может. Два, может быть, три за целый год... Что-то случилось, была драка, или кто-то заболел, или футбольная команда выиграла, или еще что-нибудь, и ты смотришь на ученика...