Чтоб понять, что происходит, нужно посмотреть ему в лицо, окунуться, нырнуть… и вырваться в последний миг. Очнуться, услышав крик, рвануть руль, уходя от неизбежного. Неизбежного удара, звона, хруста, боли в грудной клетке и разбитом лице, в руке. В сердце. Потому что среди мешанины ломаного пластика и битого стекла, крови, осколков и обломков — он уже знал, что не успел. Уже жалел… Нет, не о том, что не успел уйти от удара. О том, что успел вывести из-под удара себя. Лучше бы вместе с ней, сразу…

Вынырнуть из потока воспоминаний его заставил звон — звякала ложечка в кружке с кофе. Дрожали руки.

* * *

Асфальт ровно шуршал под колесами, ярко светило летнее солнце, они были молоды и все еще безумно любили друг друга. А главное, вчера они точно узнали, что теперь их трое. Такое знаменательное событие в жизни молодой семьи решено было отметить пикником на природе, умеренным возлиянием легкого алкоголя (для нее, он-то за рулем) и неумеренным поеданием закусок средней степени тяжести (и вот тут он свое наверстает). Легкомысленная клетчатая юбочка и почти невесомая блузка жены предполагали не только гастрономическое наслаждение. Сейчас она закинула длинные босые ноги на приборную панель и хохотала над какой-то его незамысловатой шуткой. Юбочка совсем уж вызывающе сползла вверх, навевая мысли о том, что в лесок можно свернуть хоть сейчас.

Он любовался женой, стараясь не отвлекаться от дороги, и тоже улыбался. Немудреной шутке, ее смеху, редкому солнечному дню, собственным мыслям. И тому теплому, большому ощущению правильности всего происходящего, ощущению тихого семейного счастья, которое, будто большой, пушистый и ленивый рыжий кот, свернулось клубком в груди и сонно урчало, сжимая сердце мягкими лапами.

Лесок кончился, дорога нырнула вниз, спускаясь с холма, на котором стоял Н-ск, а впереди распахнулось небо — до самого горизонта. Из-за того, что машина пошла вниз, у водителя возникло ощущение, что он падает в эту шикарную густую синеву летнего неба. Почти летит в нем, не чувствуя веса, ощущая только легкость полета и то самое тихое счастье. Это завораживало, затягивало и звало лететь дальше, падать в безбрежную высь, словно птица… Даже звуки — ее смех, шелест шин, урчание двигателя и свиста ветра в приоткрытом окне — все отошло на задний план и превратилось в легкое неслышное жужжание…

Пока сквозь этот белый шум, словно тупая зазубренная игла сквозь нежную кожу, не прорезался крик. Точнее, это был уже не крик, кричала она, наверное, до этого. Обеспокоенно говорила что-то, теребила, боясь схватиться за руль, звала по имени и просто истошно кричала. Но это все тонуло в белом шуме, в глубине неба. То, что вырвало его из забытья, уже не было криком, это был тоскливый вой, лишенный остатков человеческого, вой животного, уже увидевшего свою смерть, знавшего, что почти мертво, но еще способного кричать.

Всю оставшуюся жизнь этот звук будет преследовать его в снах, от которых он будет просыпаться, хрипя и царапая грудную клетку, весь в холодном поту. Рыжий сонный кот внутри превратится в ободранное запаршивевшее злобное существо, в теплых (когда-то) лапах которого, как выяснилось, прячутся обломанные и грязные, но очень длинные и острые когти. Боль в сердце первое время будет настолько реальной и сильной, что мужчина будет удивляться его способности продолжать биться даже в этих крючковатых, острых когтях.

В ту секунду вой вырвал его из полета в безбрежной синеве и позволил увидеть в нескольких метрах впереди стремительно приближающиеся аварийные огни стоящей на обочине фуры. Машина шла ровно в нее, он успел заметить перекошенное от ужаса лицо мужчины, скатывавшегося спиной вперед в кювет, успел нажать на тормоза и выкрутить руль.

Так, под бесполезный визг тормозов и навечно въевшийся в мозг вой жены и закончилась его жизнь. Потому что то, что было после, было больше похоже на блуждание по какому-то лимбу, бессмысленную послежизнь, в которой он просто застрял навечно, без возможности что-то изменить. Был страшный удар, рывок, сухой стеклянный звон, скрежет рвущегося металла, хруст сминаемого пластика и еще чего-то влажного. И тишина, заполненная поскрипыванием, шипением, шорохом и еле слышными, какими-то бабьими причитаниями мужчины снаружи.

Он висел на ремне безопасности и силился вдохнуть смятой грудной клеткой, страшно болело разбитое об руль лицо, сломанная, похоже, в нескольких местах рука. Правая нога, кажется, тоже была сломана. Краем глаза он видел справа, там, где только что сидела его беременная жена, помятый нижний край полуприцепа, с которого ударом соскоблило белую краску.

Несмотря на свое состояние, он прекрасно понимал, что произошло. Он успел уйти от удара только частично, вместо того чтоб нырнуть под высоко сидящий полуприцеп всем корпусом, он сумел вывернуть и врезаться только правой стороной. Бампер фуры смяло, нижний край кузова причесал капот, срезал правую стойку и смял правую часть крыши его машины вплоть до самой спинки пассажирского сидения, а может, и дальше. Его жену просто обезглавило в долю секунды, и это могло бы быть утешением, если бы не вой, который до сих пор стоял в ушах. Его ребенок, маленький эмбрион, которого пока даже нельзя было предположить в теле молодой красавицы жены, сейчас, наверное, дожигал последние остатки кислорода, полученные от уже мертвого тела матери. Доживал последние секунды своей преступно короткой жизни.

Наверное, мужчина мог найти в себе силы повернуть голову и посмотреть на жену, но предпочел потерять сознание. За что корил себя всю оставшуюся жизнь. Больше никогда он не видел ее, потому что во время ее похорон он лежал в реанимации Н-ской больницы. Той самой, на подстанции скорой помощи которой работал старшим врачом смены.

* * *

Кофе безнадежно остыло, но это его не расстроило — все равно пить больше не хотелось. Не получалось унять дрожь в руках, и звякающая ложечка действовала на нервы. Хотелось вылить кофе в раковину, но для этого требовалось зайти в ординаторскую, а значит, снова рисковать случайным взглядом в окно. Взглядом, который мог нарваться на ответный взгляд злобной ненавидящей твари над городом.

Когда он снова начал ходить, солнечные дни уже давно закончились, их и бывало-то один-два на месяцы полупрозрачной облачной пелены над городом. Так что он почти забыл тот полет в синей глубине. Заснул за рулем — такое мнение прочно утвердилось в умах горожан. Всякое в жизни бывает, наши соболезнования, такая молодая, жить да жить…

Он терпел и держался, кивал