А человек всё продолжал зазывать его туда. Человек искал девочку. Такого же ребёнка, которого загрыз он сам годы назад. Нет, Белизна точно повредила разум человека. На севере такое случалось со всеми — и с животными, и с людьми.

Самоед хотел опять огрызнуться, но тогда человек заговорил с псом. Да, он и раньше говорил ему слова, но в основном только команды, а здесь стал рассказывать что-то. И пёс слушал его. Слушал очень внимательно, напрягая тугой мозг, изо всех своих собачьих сил пытался понять слова. Но напрасно. Он слишком давно не слушал людей. Он забыл смысл их языка, забыл значения звуков, которые они издавали. Пёс всё равно слушал, насторожив уши, слушал до тех пор, пока не заболела голова и тогда он зевнул. Из всего сказанного он понял лишь одно слово, произнесённое с болью в голосе, с надломом. Человек сказал псу «вина». И да, пёс действительно был виноват. Ровно столько же, как и человек. У них была одна общая вина на двоих, которую они должны были исправить.

Пёс глубоко наполнил воздухом лёгкие в тот миг, когда шагнул в туннель. Хоть так, хоть на несколько секунд, он попытался заглушить страшный запах этого лаза, от которого становилась дыбом шерсть на загривке. А потом он погрузился в него с головой.

Человек пошёл следом за псом, но если пёс шёл привычным ему способом на четвереньках, лишь иногда прижимая уши к голове, да и то больше от страха, нежели от неудобства, то человеку пришлось ползти следом за псом, с трудом протискиваясь в узкий лаз. Пёс слышал, как тот кряхтел сзади, как елозила его нога, на которую он не мог опираться, как он постоянно подтягивал её за собой.

Пёс шёл долго и ещё дольше за ним следом полз человек. Самоеду даже приходилось иногда дожидаться его, он останавливался и ждал. Дороги назад не было. Даже если бы захотелось повернуть назад, он не смог бы пролезть мимо человека, туннель был слишком узким для двоих. В черноте этого лаза даже пёс был слеп. Не хватало не только света, но и воздуха, поэтому он выкатил широкий язык из пасти, и его дыхание стало частым-частым, а на губах скапливалась пенная слюна. Но пёс шёл вперёд. Несмотря на страх, который подкрадывался всё ближе с каждым новым его шагом, он продолжал идти.

Пёс не имел представления о человеческом времени, а в пустоте без неба, не мог ориентироваться ни по солнцу, ни по звёздам. Когда он служил человеку в прошлом, он знал об этой скользкой субстанции гораздо больше. Люди подчинялись времени, они ели и спали по часам. Пёс уже забыл и эту премудрость тоже, хотя раньше мог догадаться, что уже пришло время кормёжки, или что человек должен вот-вот проснуться. Последние же годы жизни самоеда были слишком хаотичными, лишёнными правил, поэтому он совершенно не знал, сколько они с его новым человеком провели времени в туннеле. Пёс только почуял, что откуда-то спереди идёт поток воздуха, и от этого псу стало немного легче дышать. Они вышли в помещение, пропахшее сыростью, где самоед сумел, наконец, оглядеться. Человек выглядел усталым, по его лбу ручьями стекал пахучий пот, смешанный с солоноватой кровью от ссадин, покрывавших его лицо. Он не сразу заговорил и не сразу смог продолжить поиски, но самоед терпеливо подождал его, теперь путь самоеда зависел от решений человека. Он нашёл что-то, и в его руке загорелся огонёк свечи, так что пёс тоже смог видеть его. Человек заговорил с ним снова.

— Ищи, — в конце концов, — сказал он свою непреложную заповедь. Опять показал варежку, но пёс и без того чуял золотой след. Он сосредоточил на нём всё своё естество, всю собачью натуру положил на этот поиск. Самоед гавкнул, ободряя человека, и тот вновь пошёл за ним.

Они оказались в новом коридоре, уже не таком узком, этот был похож на сотворённый людьми, а не землеройками. Собачьи отросшие когти постукивали по каменному полу, а туннель вёл неуклонно вперёд и куда-то вниз. С каждым шагом запах смерти становился всё полнее, насыщеннее, где-то там внизу и впереди должна была находиться сама Царевна суповых костей. Ни одно другое существо не могло источать такого жуткого смрада. Пёс фыркал и чихал, когда запах становился нестерпимым. Его серые потоки заметали всё остальное. Даже «золотую девочку». Больше всего, даже больше смерти, пёс боялся теперь потерять след и подвести человека. Не найти её, не искупить свою «вину». В минуты паники эта мысль подстёгивала его идти дальше. И он шёл.

Туннель изгибался и не раз разветвлялся в разные стороны. Коридоры норовили запутать их. Да, они могли сбить с толку человека, но никак не пса. Он явственно слышал запах золотой нити. Иногда она становилась рассеянной, иногда едва заметной, но пёс не потерял её ни разу, он продолжал идти, не обращая больше внимания на «ищи» человека, которые тот повторял, как заведённый, на новых развилках. Пёс не мог сбиться. Он почти помешался на идее найти её, и он должен был найти.

Вдруг пёс ощерился при входе в новый коридор и от гнева пронзительно залаял, так что его голос разнёсся по всему лабиринту коридоров. Он нашёл её, но вовсе не девочку. Здесь жила смерть. Смерть украшала стены жуткого человеческого подземелья, состоявшие из скелетов и черепов. Это и была та самая Царевна суповых костей, которую он почуял ещё у входа. Она таилась где-то здесь, в каждой теневой нише, взирала на пса из каждого угла своими пустыми глазницами и ухмыляющимся ликом. Его собственная смерть — подкрала его в смердящем подземелье, куда даже звери не осмеливались ступать.

— Тише, тише! — скомандовал человек, но пёс слишком перепугался. Он отчётливо слышал, как Царевна крадётся к нему, как гремят её костяные лапы. От страха он был готов дать дёру. Бросить человека, бросить нить и «вину». Бежать отсюда прочь. — Тише!

Но тут человек остановил его. Он нагнулся, углубил пальцы в густой белый загривок. Провалился сквозь свалявшуюся шерсть. Сжал шею пса так крепко, как умел, и пёс замолчал от смятения.

Вторая рука внезапно опустилась на макушку и почесала за ухом. Пёс остолбенел от этого жеста. Он столько всего забыл из своей прошлой жизни. Слишком многое, видимо, всего и не упомнить.

Человек говорил снова. Опять какие-то слова, в смыслах которых самоед плутал и путался, словно в