Лиз, Джулия, Кенни. Таков был порядок вещей, который больше никто не ставил под сомнение.

После школы Лиз поехала домой. В машине гремело радио. Она реже, чем обычно, давила на газ, ибо знала, что возвращается в пустой дом. Мама те выходные проводила то ли в Огайо, то ли в Болгарии – Лиз не помнила. Да это было и неважно. Ее мама не вылезала из командировок – возвращалась из одной и тут же отправлялась в другую.

Некогда Лиз нравилось, что ее мама много путешествует, летает за океан. Ей казалось, что это некое волшебство, сказка. К тому же в отсутствие мамы папа разрешал ей есть на диване, никогда не одергивал, если ей хотелось попрыгать на кровати, не ругал, если ей было лень чистить зубы или она играла на крыше.

Но потом папа умер, Лиз повзрослела, а мама все продолжала ездить в командировки. И Лиз научилась жить одна.

Лиз тяготило не одиночество – тишина. Тишина, перекатывавшаяся эхом. Она отскакивала от стен большого дома Эмерсонов. Заполняла углы, шкафы, тени. В действительности мама Лиз отсутствовала не так уж и часто, но тишина раздувала все негативное до неимоверных размеров.

Эта тишина издавна внушала ей страх. Лиз всегда было ненавистно молчание, повисавшее, когда нечего сказать. Она ненавидела минуты темноты на вечеринках с ночевками, когда все затихают, но еще не совсем спят. Ненавидела часы, отведенные для самостоятельных занятий, паузы во время разговора по телефону. Другие маленькие девочки боялись темноты, но потом вырастали и забывали про свои страхи. Лиз боялась тишины, и свои страхи она так крепко сжимала в кулаках, что они множились и множились, пока не поглотили ее целиком.

Заехав в гараж, она посидела немного в «Мерседесе», не заглушая мотор, не выключая радио, из которого рвался речитатив рэпа. Она слышала только ритм – смысл слов ускользал. Лиз жалела, что не попросила Джулию или Кенни поехать к ней после школы. Тогда бы ей не пришлось так скоро окунуться в тишину. Но, раз не попросила, предаваться сожалениям глупо. И Лиз решительно вытащила ключи из зажигания. И сразу же физически ощутила удар тишины. Тишина окутала ее, когда она отперла заднюю дверь, поглотила ее, когда она вошла в дом, начала душить, когда она сняла обувь и сунула в микроволновку нечто под названием «Пиццарито» («вкуснятина – пальчики оближешь!»). Лиз подумала было отправиться на пробежку – скоро начнутся открытые тренировки по футболу, а она не в форме, – но, хотя на улице было прохладно и ей импонировала идея сбежать от тишины, еще больше не хотелось идти наверх за кроссовками, потом снова спускаться, зашнуровывать кроссовки, доставать ключи из сумочки, запирать дверь…

Запищала микроволновка. Лиз взяла «Пиццарито», села перед телевизором и принялась щелкать пультом, переключая каналы, пока не надоело.

Потом, по-прежнему ощущая дрожь тишины внутри себя и вокруг, пошла в ванную, сунула в рот пальцы и старательно выплевала всю «вкуснятину» в унитаз.

В своей жизни Лиз не раз играла с опасностью: наркотики, булимия, извращенец-наркоман, работавший в «Радио-шэке»[3]. Прилипла только булимия. Одно время она отказалась от этой привычки – ее начало рвать кровью, и она испугалась, умирать не хотела. Тогда – не хотела. Однако сегодня вечером она будет щеголять в купальнике. Сегодня она хочет быть счастливой, блистательной, веселой и стройной.

Лиз смыла в унитаз «Пиццарито» и почистила зубы, но неприятный вкус во рту оставался, поэтому она спустилась в подвал и, покопавшись в огромном винном баре матери, взяла узенькую бутылку – непонятно чего, ибо написано на ней было не по-английски. Но это было явно спиртное, с ягодным запахом, да и этикетка смотрелась симпатично. Поднимаясь наверх, Лиз откупорила бутылку и, отхлебывая прямо из горлышка, пошла в свою комнату, открыла шкаф и стала рассматривать свою коллекцию купальников.

В желтом бикини с рюшечками она будет похожа на нарцисс, причем в самом худшем варианте; красный чересчур вызывающий даже для нее; а в белом плавки посерели и так растянулись, что чем-то напоминают бабушкины панталоны. Наконец Лиз остановила свой выбор на купальнике в бордовую полоску, который она купила на распродаже в «Викториас сикрит»[4]несколько месяцев назад. Разглядывая в зеркало свои бедра, она заметила, что ее толстый, лысый, с волосатой грудью сосед-педофил пялится на нее в окно, стоя в банном халате на своем газоне.

Лиз показала ему средний палец и вернулась в холл.

Порой, думала она, этот дом ужасно угнетает. Но сегодня вечером она не будет унывать. Пусть сегодняшний вечер начался не очень весело, но – вино? Она думала, что пьет какое-то вино – оно чудесным образом заглушило тоску.

Лиз вернулась в гостиную, перевернула все диванные подушки и бухнулась на диван. Вино расплескалось, разлилось, и новые лавандовые пятна расплылись поверх старых. Было время, она переживала, что мама обнаружит эти пятна. Теперь не переживает. Моника не имела привычки отдыхать на своем дорогущем диване. А жаль. Хоть бы раз ее мама поискала пульт на диване и увидела, что подушки залиты спиртным. Тогда бы Лиз посмотрела на ее реакцию. Возможно, она рассердилась бы, наконец-то повесила бы замок на винный бар. А может, ей было бы все равно?

Чепуха, подумала Лиз, резко запрокидывая вверх бутылку. Какая разница?

Жидкость потекла по подбородку, по шее, по плечам, и ей вдруг вспомнилась ее самая первая вечеринка, летом, перед тем, как она пошла в девятый класс. Вечеринка, после которой все изменилось. В тот вечер она впервые попробовала пиво – выпила одну банку, потом вторую, третью. Впервые напилась допьяна, так что в памяти мало что отложилось. Впрочем, и запоминать-то особо было нечего.

Огни, тела, молотящая оглушительная музыка. Влажный горячий воздух, пропитанный запахом пота и греховностью.

Чепуха.

К восьми часам полбутылки вина как ни бывало. От алкоголя, бурлящего в крови, мир вокруг казался каким-то удивительно хрупким, словно все сущее истончилось, вот-вот развалится и останется только Лиз Эмерсон – единственное незыблемое создание на планете.

И это так приятно, быть неуязвимой.

– Боже, – произнесла Джулия, усаживаясь в пассажирское кресло. – Надралась уже, что ли?

– Конечно, – ответила Лиз. Отъезжая от дома Джулии, она резко дала задний ход и задела угол почтового ящика. Позже она обнаружит на «Мерседесе» царапину, но сейчас это не имело значения. Как это романтично: она молода, навеселе, ей есть куда отправиться в пятницу вечером.

Лиз дала Джулии бутылку с ягодным спиртным напитком. Та откупорила ее, поднесла ко рту, и хотя Лиз знала, что Джулия не разжимает губ, она ничего не сказала. Проще промолчать. Лиз периодически после ужина наведывалась в ванную, Джулия у себя в комнате повсюду прятала пакетики с наркотой, и у них была негласная договоренность вести себя так, будто ни та, ни другая не ведает о секрете подруги.