Мальчик нехотя сделал микроскопический шаг вперед.

— Покажи руки. — Умелым движением она задрала ему рукав пальто. — Колешься?

Павлик отрицательно мотнул головой.

— Тогда, значит, клей нюхаешь? — почти утвердительно произнесла директриса. — Нет? Что же тогда? Таблетки? Ты лучше сразу скажи, — понимающим тоном произнесла она. — И нам время сэкономишь, и вообще…

Неожиданно она запустила свои наманикюренные холеные пальцы в волосы мальчишки.

— Вши есть? Вензаболевания? Сифилис? С дядечками дела имел?

Милиционерша выступила вперед.

— Вензаболеваний не обнаружено, в приемнике прошел санобработку, — с готовностью произнесла она.

— Знаю я вашу обработку… — Директриса нахмурилась, брезгливо отряхивая руки. — На той неделе троих десятилетних девчонок сифилисных к нам доставили, еле удалось в лечебницу пристроить… К побегам склонен?

Мальчик с интересом рассматривал огромную тропическую бабочку, висевшую в рамке под стеклом, а потом перевел взгляд на пухлую сумку директрисы, висевшую на стуле.

— Неизвестно, — произнесла милиционерша. — По нашим данным, в детское учреждение оформляется впервые.

— Ладно. — Директриса подняла трубку телефона. — Тамара? Забери новенького…

Мальчик расстегнул верхнюю пуговицу пальто — в кабинете было очень жарко. Директриса расписалась в бумагах и молча пододвинула их милиционерше.

— Ну, Морозов, — произнесла та, поднимаясь, — будь здоров, не кашляй. И смотри, не попадайся нам больше, не то рано или поздно в колонию загремишь!

— Не бойся, до весны не сбегу, — успокаивающе заявил мальчик, солидно кивнув.

Дверь негромко скрипнула, и в кабинет вплыла обширная женщины с добрым глуповатым лицом.

— Ну, — вздохнула она, берясь за цигейковый воротник пальто Павлика, — пошли!

Мальчик с еле уловимой тоской взглянул на милиционершу — его последняя связь с вольным миром должна была вот-вот оборваться… Дверь за ним захлопнулась.

Директриса в раздражении закурила сигарету, вытягивая для затяжки морковно-красные губы.

— Надолго у нас не задержится, — равнодушно промолвила она. — Этих паршивцев я насквозь вижу, с первого взгляда. Сразу могу определить, кто и сколько у нас пробудет… Нет, этот у нас ненадолго! Спорю об заклад, еще в марте на юг двинет.

— Сбежит — поймаем, — спокойно резюмировала милиционерша, пряча под шапку прядь обесцвеченных пергидролем волос.

А мальчик в это время уже стоял в душевой под потоком холодной воды и ожесточенно тер мочалкой свое худое жилистое тело с выступающими веточками ключиц и полосками ребер. В это время нянечка из огромной кучи белья, лежащей на полу, выбирала одежду питомцу по размеру.

«Вот бы нажраться от пуза! — Парнишка набрал в рот хлорированную воду и жадно проглотил ее. — А потом стырить у директрисы сумку и рвануть к своим на вокзал… Небось в сумке-то набитый кошелек… Ладно, смотря как кормить будут… Может, еще и поживу!»

После ухода милиционерши директриса Вера Яковлевна достала из своей соблазнительной сумки записную книжку и, тщательно сверяясь с текстом, набрала номер телефона, обведенный красным фломастером.

— Кажется, у меня есть то, что вас интересует, — негромко произнесла она. — Да-да, все данные сходятся… Хорошо, как только к нему придут посетители, немедленно сообщу. А как насчет гонорара?..

Как только послышались короткие гудки, Вера Яковлевна положила трубку и мечтательно закрыла глаза. Этот сопливый мальчик на самом деле золотое дно… Нужно беречь его как зеницу ока. Он — ее пропуск в иной мир, в мир богатства, обеспеченности, уверенности в себе. В мир безбедного и беззаботного существования.

Она села за стол, сигарета слабо дымилась в углу рта. Прозрачные глаза вглядывались в пустоту кабинета.

Да, этот мальчишка — ее счастливый шанс, чудесный случай! Но, как известно, случай выбирает лишь подготовленные головы. Ее голова превосходно подготовлена к тому, чтобы начать собственную игру. Собственная игра — вот что будет заключительным аккордом ее долгой педагогической карьеры. А потом… Прости-прощай, вонючий детский дом, тупые дети алкоголиков и наркоманов, в головы которым она без особого успеха уже двадцать пять лет прилежно вдалбливает разумное, доброе, вечное…

Сколько она запросит за него? Да уж наверняка не продешевит! Она прекрасно знает цену этому ребенку! Осталось только узнать, кто еще даст столь высокую цену за него…

В субботу — самый важный день недели — в старом доме возле Никитских ворот, в коммунальной квартире на пятом этаже, было, как всегда, шумно и весело.

— Сука, блядь! — неслось из комнаты возле кухни. Это лениво, по привычке ссорились супруги Богушевские — вчера у главы семьи была получка, и сегодня жена выбивала из него скалкой оставшиеся гроши.

Цыганистый мальчуган лет девяти тоскливо колотил босой пяткой в дверь туалета, где тускло светилась лампочка и на толчке седой старик Иван Филимонович, бывший вертухай с зоны, глухой как тетерев, тщательно выуживал из газеты последние политические известия.

— Мамка, ссать хочу! — орал цыганенок скорее из принципа, чем из желания отправить естественные надобности.

— Заткнись! — отвечала ему мать, грудастая цыганка с младенцем наперевес, жарившая на кухне нечто невероятно вонючее.

— Открой! — продолжал надрываться цыганенок, атакуя дверь.

Из комнаты Людки-хохлушки, неудачливой шлюхи с Тверской, доносились выразительные стоны. У Людки был клиент, причем клиент важный, постоянный, и девушка отрабатывала свои деньги на все сто, тоскливыми завываниями имитируя любовный восторг…

В ванной многодетная тетя Кланя стирала белье на своих шестерых детей. Сегодня была ее очередь стирать, и, пока на плите кипятилось постельное белье, женщина ожесточенно терла обмоченные детские штанишки.

В своей крошечной комнатушке, крайней в коридоре, сидела, тихо сложа руки на коленях, безвредная старушка Берта Ивановна с блаженной улыбкой на лице. Берта Ивановна праздновала субботу.

Кто не знает, во время Святой субботы правоверным иудеям запрещена какая бы то ни было работа. Берта Ивановна с утра сидела голодная, потому что по правилам иудеям нельзя даже приготовить себе завтрак. Теперь старушка мучительно размышляла, дозволит ли ей Яхве закурить сигарету или это тоже строжайше запрещено. Уже не первую субботу Берта Ивановна напрасно боролась со своей пагубной привычкой. Каждую субботу она твердо решала бросить курить, потому что после смерти ее четвертого мужа празднование субботы превратилось для нее в пытку. И, как на грех, именно после смерти ее четвертого, любимого мужа она стала такой набожной.

Берта Ивановна прислушалась. Равномерный стук пяткой в коридоре стих — сын цыганки Марины наконец выкурил старого вертухая из туалета. Тишину прорезала резкая трель дверного звонка. Два длинных, два коротких… Это к ней.