Судя по платью, покойный был рабочим.

Лицо и руки были прокопченные и огрубевшие, как у человека, занимавшегося тяжелой грубой работой. Он лежал, вытянувшись во весь рост, на полу, не мытом, должно быть, уже несколько месяцев. Сбоку, на виске, виднелась маленькая круглая ранка с резко очерченными краями.

В комнате не было никого, кроме чинов полиции, составлявших протокол.

Посреди комнаты стоял начальник сыскной полиции Вурц, человек большой энергии и опыта, и отдавал распоряжения. Спокойно и внимательно изучал он обстановку, не упуская в то же время из виду ни одного движения своих подчиненных. Сразу было видно, что этот высокий, стройный человек чувствует себя хозяином положения.

Когда доктор Шпехт вошел в комнату, присутствующие как раз были заняты составлением протокола.

— Адольф Штребингер был убит выстрелом из револьвера, пулей девятимиллиметрового калибра,  — диктовал один из полицейских.

— Постойте,  — остановил его начальник тайной полиции,  — эта рана не может быть нанесена оружием такого большого калибра.

С этими словами Вурц поднял лежавший на полу револьвер и поднес его к лампе.

— Ну, конечно, все патроны еще находятся в барабане.

Он посмотрел сквозь дуло на свет.

— Из этого револьвера вообще еще не стреляли.

Только теперь заметил он доктора Шпехта, выжидательно остановившегося у дверей.

— А, добрый вечер, доктор. Какова история! Вы уже знакомы с подробностями?

Комиссар ответил отрицательно.

Вот в кратких чертах картина преступления.

Часов в девять вечера сторож Штольценгрубер, находившийся на дежурстве, проходил мимо окна и случайно заглянул в него. Человек, лежащий теперь мертвым на полу, сидел за столом, а полчаса спустя сторож снова увидел его оживленно беседующим с элегантным господином в дорогой шубе.

Приблизительно в три четверти десятого хозяйка услыхала глухой шум, словно от падения тяжелого тела. Послышавшийся затем стон заставил окончательно проснуться задремавшую было женщину, и она бросилась будить мужа. Тот постучался в комнату жильца и, не получив ответа, вошел. На него пахнуло холодным ночным воздухом. В комнате было темно. При слабом свете уличного фонаря увидел он своего жильца неподвижно лежащим на полу. Предполагая, что молодой человек находится в обмороке, он приподнял его, чтобы снести на кровать, и тут только понял, что держит на руках труп. Громко закричав от ужаса, зажег он огонь, нашел на полу около покойника знакомый уже читателям револьвер и послал жену за полицией, констатировавшей наличие преступления. По всей вероятности, преступнику удалось бежать через оставшееся открытым окно.

— Ну-с, теперь вы можете ориентироваться,  — проговорил Вурц.  — Вперед, за дело!.. Мы установили, что Адольф Штребингер убит не из этого револьвера. Что же следует дальше, а? Как вы думаете,  — обратился говоривший к присутствующему в комнате полицейскому врачу.

— Могу только согласиться с вами. Пуля была малокалиберная и, пройдя через левый висок, вышла в правый.

— Все это хорошо, но где же пуля?

Полицейские тщательно осматривали стены.

— Здесь,  — воскликнул доктор Шпехт, указывая на отверстие в картинной раме.

— Совершенно верно. Но если пуля попала сюда, то значит, стреляли оттуда.  — И Вурц указал по ту сторону стола.

Затем, точно по наитию, он стремительно подошел к окну.

— Так я и думал!.. В комнате не стреляли! Выстрел был сделан с улицы. Видите вы эту дырку в ставне?

В ставне действительно можно было различить маленькое круглое отверстие — несомненный след выстрела.

— Теперь ясно, почему в доме никто не слышал, как стреляли.

В дальнейшем при составлении протокола выяснилась еще одна интересная подробность.

При убитом найдены были две кроны мелкой никелевой монетой, несколько деловых писем, номер «Городских ведомостей» за двенадцатое января и еще какой-то клочок бумаги.

Начальник охранного отделения внимательно осмотрел его и бросил удивленный взгляд на доктора Шпехта.

На одной стороне листка было записано: «Завтра в половине десятого… 23, 5, 2, 27, 70, 32 и 11 — вызвать». На другой стороне стояло: «Совершенно очарованный вашей оригинальностью, всем сердцем стремлюсь познакомиться с вами лично и надеюсь, что вы скоро доставите мне случай заменить нашу письменную беседу — устной. Искренне уважающий вас доктор Лео Шпехт».

— Что такое? Доктор Лео Шпехт. Доктор, это ваша подпись?

Комиссар не верил собственным глазам, но сомнение было невозможно. Этот клочок бумаги был одним из его писем к таинственному домино, которое всего час назад обратило его внимание на дом номер 46.

Какое отношение могла иметь та великосветская женщина к холостому рабочему? Каким образом очутилось адресованное ей письмо в кармане убитого?

Комиссар в недоумении пожал плечами:

— Да, должен сознаться, что это часть моего письма, отправленного на днях…

— Кому?

— Одной даме, с которой я имел разговор сегодня вечером, но которую даже не знаю в лицо. Мне совершенно непонятно, как могло это письмо очутиться в кармане убитого. Могу я, господин начальник, попросить вас на минуточку в коридор, чтобы дать вам некоторые разъяснения?

Доктор Шпехт вкратце передал Вурцу все уже известное нашим читателям.

— Судя по облику этой женщины, я совершенно не могу понять,  — заключил он,  — что общего она имеет с этим человеком, принадлежащим, по-видимому, к низшему классу!..

— Объяснение найти не так трудно. Тут интересны два пункта: во-первых, что домино обратило ваше внимание на этот дом в связи с делом о пропаже бумаг, которое связывают со шпионажем; во-вторых, что, как доказывает ваше письмо, отношения между известными лицами, несомненно, существовали. Эти два пункта особенно важны для нас потому, что тот человек, там, в комнате,  — присмотритесь-ка к нему хорошенько,  — производит на меня весьма странное впечатление. А затем элегантный господин, с которым его видели и который так бесследно исчез? Ну да ладно, как-нибудь разберемся. Еще успеем поговорить. Сначала нужно все здесь закончить.

Начальник тайной полиции послал за хозяином квартиры. Мюллер, столяр по ремеслу, со страхом и трепетом явился на зов полиции.

— Слушайте, господин Мюллер, когда вы вошли в комнату, здесь было светло или темно?

— Темно, ваше благородие, только лампа-то, видно, только что погасла — еще чадила.

— Вы наверно это помните?

— Ну еще бы. От чада-то ведь дух стоял в комнате, да и фитиль-то еще малость светился. А как стал я лампу зажигать, так стекло-то совсем еще теплое было.