— Дедуля!!

— Аринка, цела? — дед обнял девчонку, прижал к себе. — Думал конец нам всем. Ты почто, глупая, выскочила? Мой век уж считан, а ты бы осталась бесчестной. Вдругоряд не смей!

— Деда, голубчик, как они тебя… — Аринка смотрела на него — грязного, окровавленного и слез сдержать не смогла.

— Ну, будет, будет. Все уж прошло. А и грязная ты, внуч, как тот хряк Мамевский.

И правда: лицо в грязи, коса как глиняная сосулька, а зипун старый — продран и угваздан.

Пока улеглась суматоха, пока обозники ставили телеги и собирали рухлядь свою и скарб, укладывали мертвых, да раненых, дед с внучкой уселись в свою подводу и ждали команды ратников отправляться. Уж известно стало, что малый отряд послан был воеводой Медведевым на встречу друга. Михаил Афанасьевич пытался было заговорить с тем страшным, черным, но тот лишь кивнул в ответ на дедову благодарность и слова не обронил. Только повел чернючими глазами из-под шлема по грязной Аринке и надолго не задержал взгляда.

На подворье воеводском оказались спустя часа четыре, и встречены были хозяином и хозяйкой радушно, хлопотливо.

— Мишка, чёрт книжный, досталось тебе? А Аринка-то где? — пока друзья обнимались, девушка выглядывала из-за плеча деда. — Эта чтоль?

— Она, — дед выпихнул Аришу вперед.

Приземистый, крепкий старик воевода-боярин, внимательно оглядел девушку.

— Ну, здравствуй, Арина…как тебя по-батюшке?

Аринка слегка удивилась тому, что дед скривился, но ответила:

— Игнатовна.

— Во-во… Игнатовна. Вот увидь я тебя на улице, подумал бы, что ты кувшин глиняный на ножках.

Аринка, хоть и напугана была давешней стычкой, но все одно, поняла — воевода веселый и добрый.

— Благодарствуй, боярин Фрол Кузьмич, за подмогу. Без твоих ратников быть бы мне кувшином без ножек, — подумала и добавила, — И без ручек.

Воевода ухмыльнулся, подкрутил сивый ус.

— Ништо. Отмоем, покормим, глядишь и девкой станешь наново, — он обернулся в жене своей пухлой. — Светлана Павловна, принимай гостью, да смотри, чтоб баню крепче топили. Тут работы на полдня.

— Полно, батюшка. Вот неймется тебе, — улыбалась женщина. — Пойдем, Ариша, я тебя расположу.

Попала Арина в богатые боярские хоромины и подивилась — просторные, светлые. Не в пример тем, в которых жил в городище князь Владислав. Долго ей крутить головой-то не дали. Пришли две чернавки и под оханья боярыни Светланы, отвели ее в баньку. А потом уж, разомлевшую и чистую, обрядили в свежую рубаху и запону. Вечерять Арина не стала, сомлела на лавке в гриднице.

Металась Ариша всю ночь во сне под теплыми шкурами. Все будто отбивалась от бородатого грязного татя, и всякий раз лилась на нее теплая его кровь, катилась по траве отрубленная голова со страшно выпученными глазами.

Чернавка, что ночевала на полу в гриднице все шебуршалась, предлагала Аришке то воды, то взвару. Рыжая отказывалась и снова засыпала, и снова кричала во сне, металась страшно.

От автора:

Запона — девичья холщевая одежда из прямоугольного отреза ткани, сложенного пополам и имевшего на сгибе отверстие для головы. Надевалась поверх рубахи.

Переметно — здесь и далее по тексту будут встречаться простонародные выражения. Давать ремарки не стану, предполагая, что читатель прекрасно понимает смысл вышедших из употребления слов.

Шушпан — холщовый кафтан, с красною оторочкой, обшивкою, иногда вышитый гарусом.

Большуха — старшая женщина в доме, хозяйка. В данном случае — жена хозяина.

Тать — вор, похититель, мошенник, грабитель.

— Мишка, а и постарел ты. Вон уж глаз под морщинами не видать. Сивый весь стал, аки наш поп местный, — Фрол Кузьмич потчевал друга старого пивом после баньки. — Сколь же ты по свету шастал, чёрт ученый? И ведь сберёг Аришку-то.

— Фролушка, видно доля моя такая неприкаянная. Одна радость девчушка эта рыжая. А ведь похожа она на Еленку, как две капли воды. Утром сам увидишь, — дед Миша устал, пил пиво, развалясь на лавке.

— Говорил тебе еще пять годков тому езжайте ко мне, сберегу вас обоих! Чего упирался, хрыч? — ворчал воевода.

— Вот был ты дубиной, дубиной и остался, Фрол. Сам знаешь, нельзя было. Да и сейчас опасно. Только вот старый я стал. Боюсь, отдам концы, а Аришка-то одна будет бедовать.

Воевода на эти слова старого друга кивнул, и брови насупил.

— Не боись, Михайла. Уберегу. Я и сам уже сивоусый, но разве Аришу брошу? И тебя, хрыч, жалко.

Разговор шел непонятный, но тревожный.

Дед Михаил кивнул, а воевода нахмурился. Замолкли оба, понимая про себя каждый свое. В тот момент дверь в большую гридницу отворилась, и вошел воин редкой стати в дорогом одеянии. Косая сажень в плечах, глазами и волосами черен. А бороды и усов нет! Лик смуглый, спокойный, отчужденный вроде как, но по всему видно — к такому просто не подойдешь, вопроса не задашь. Бо ярый!*

Воин обмахнул себя крестным знамением, глядя на богатую икону в красном углу, и высказал.

— Здрав будь, Фрол Кузьмич, — деду Михаилу кивок.

— И ты здрав будь, Андрей, — воевода посерьезнел, видно, что непростой гость пожаловал. — Вот, Михал Афанасьич, спаситель твой, боярин Шумской.

Дед Михаил узнал воина, что спас обоз на лесной дороге, а потому еще раз попытался сказать спасибо:

— Благодарствуй, боярин, за спасение. Коли не ты, я и внучка моя уж и не дышали бы.

Парень снова кивнул без слов, только взглянул черно. Дед Михаил слегка сжался: бывает же такой взгляд! Вроде спокойный, но уж дюже муторный. Равнодушный. Будто в глаза Моране* смотришь. Еще и шрам от правой брови по виску вверх — страшный. Оттого кажется, что боярин и не человек вовсе, а демон в обличии: так бровь изгибается бесовски.

— Садись, Андрюш, выпей с нами, — в голосе старого воеводы прозвучало тепла больше, чем Михаил Афанасьевич ожидал.

— Выпью, спасибо, — молвил статный боярин.

Дед Михаил долго разглядывал гостя, тот же, будто не примечал любопытного взгляда пришлого, пил пиво и угощался, чем Бог послал. Сидел прямо, согласно своему званию, и, не смотря на молодой возраст — чуть за двадцать — держался за столом на равных с двумя пожилыми людьми.

— Ты утресь к себе? В Савиново? — воевода подлил пива Шумскому.

— Вечером, дядька Фрол. Хочу на торг попасть, — и все так спокойно сказал, не глядя.

— Добро, — ответил воевода.

Тем временем, Шумской закончил закусывать, поднялся, и попрощался, будто выполнил урок или тяжкую повинность.

Чудной боярин вышел, а дед Михаил напал с вопросами на старого дружка, даром, что устал и в сон его клонило: