Прежде чем Изабель добралась до Этампа по дорогам, разоренным войной, которую она считала преступной, карету ее не раз останавливали, а в Этампе она увидела то, о чем ее предупреждал Франсуа. Войска маршала де Тюренна заперли солдат приспешника принца Конде Шаваньяка в прочных стенах с могучим донжоном, где когда-то держали в заточении королев[2]. Под контролем де Тюренна находилась и дорога на Париж.

Однако это не помешало герцогине де Шатильон встретить наилучший прием. Офицеры и того и другого войска были людьми одного круга, отличались отменным воспитанием, и перед герцогиней, родственницей принцессы де Конде, кузиной и подругой детства господина принца, распахнулись ворота осажденного города, чтобы она могла переночевать на единственном приличном постоялом дворе. Де Тюренн лично проводил ее до крепостных стен, где ее уже ожидал де Шаваньяк. Однако Изабель пришлось пообещать легко вспыхивающему маршалу, что она непременно с ним пообедает. Совсем недавно маршал был страстно влюблен в госпожу де Лонгвиль, совершая ради нее всевозможные безумства… Но на измену королю он был неспособен. Вид любого испанца превращал маршала в яростного быка, перед глазами которого замаячила красная тряпка. А в остальном он был до кончиков ногтей дворянин и умел ценить красоту. Со своей гостьей он вел себя как галантный кавалер и проводил ее до особой дверцы в стене, где ее уже ждал Шаваньяк, преисполненный не меньшей любезности. И когда, хорошенько отдохнув, Изабель поутру садилась в карету, она была немало удивлена, когда оба командующих дали ей охранные грамоты и вдобавок по небольшому эскорту для ее сопровождения. От эскорта Изабель отказалась.

— Я бесконечно вам благодарна, господа, — сказала она галантным противникам, — но мне будет достаточно ваших грамот. Я боюсь, что ваши солдаты, проводив меня до Парижа, тотчас же, как останутся одни, вступят в рукопашную.

— Вы ошибаетесь на их счет, госпожа герцогиня, — возразил маршал де Тюренн. — Они дворяне, и слово чести для них…

— Господин маршал, — ответила ему Изабель, вооружившись своей самой ослепительной улыбкой, — со словом чести обращаются теперь точно так же, как со всеми прочими вещами: дают, сначала у кого-то отобрав. Или я не права?

— Ваше право иметь собственное мнение, — не стал спорить де Шаваньяк, — но мои люди получили точные указания.

— Мои тоже! — добавил де Тюренн. — Вы слишком красивы, госпожа герцогиня, чтобы странствовать по большим дорогам без охраны!

— У меня есть Бастий, он один стоит десятерых.

— Но десять точно меньше двадцати!

Против этого возразить было нечего, и Изабель вернулась в Париж под двойной охраной. Событие было столь необыкновенным, что лира поэта Лоре не могла на него не отозваться, и он написал следующие стихи:

О, герцогиня де Шатильон,

Чьей красотою ослеплен

Любой, кто только бросит взгляд

На дивное ее лицо!

Да будет день благословен,

Когда прекрасная де Шатильон

Вновь красоту свою явила,

В Париж явившись, покорила

Всех, кто ее увидеть мог

В карете, окруженной

Восторгами толпы и свитой пышной

Придворных, воинов бесстрашных.

И десять тысяч восхищенных вздохов

Летели вслед за ней.

Так возвратилась Шатильон в столицу…

Восторженная встреча позабавила Изабель и польстила ей. Как обычно, она остановилась в особняке Валансэ, оставила там багаж, Агату, привела себя в порядок после дороги и поспешила к госпоже де Бриенн. Торопила ее не только дружеская привязанность, но и желание узнать свежие новости. Госпожа де Бриенн встретила гостью с искренней радостью.

— Когда я узнала об ущербе, причиненном Шатильону, я собралась было отправиться к вам, — начала рассказывать добросердечная хозяйка, — но потом подумала, что не стоит доставлять вам лишние хлопоты и давать пищу всевозможным кривотолкам. Тяжело вам пришлось?

— Не сказала бы, что легко, но мне кажется, я сумела навести порядок. Со временем все наладится, лишь бы стояла хорошая погода. У меня серьезный счет к господину принцу, и я ему его предъявлю! Потом поеду на несколько дней в Мелло, посмотрю, как там мой сыночек. Мне очень его не хватало, но я была рада, что устояла перед искушением увезти его с собой. Даже представить себе не могу, что бы я с ним делала в этом раздоре!

— Неужели до такой степени плохо?

— Ужасно! И стоит мне вспомнить слова господина принца о нескольких днях отдыха под дружеским кровом, как я невольно задаю себе вопрос: что же делается после отдыха под кровом врага? Как с ним обходится господин принц? Шатильон был бы срыт до основания? Кстати, монсеньор и в самом деле в Париже?

— Да, он здесь, и едва только он выходит из дома, как к нему сбегается толпа, приветствует, радуется, провожает…

— А где сейчас королевский двор?

— В Сен-Жермене. Но не подумайте, что парижане враждебно настроены к королю. Обычные возгласы на улицах — это «Да здравствует король! Да здравствует Конде! Долой Мазарини!». Удобное приветствие, не правда ли?

— И, конечно же, ничего не обходится без коадъютора? То есть, я хотела сказать, без кардинала де Реца?

— Кардинала? Да, он суетится, как блоха на матрасе, и очень хочет, чтобы его новая красная шапка помогла ему потихоньку занять епископскую кафедру собора Парижской Богоматери. Он придет в восторг, узнав, что вы приехали.

— Придет в восторг? — не поверила своим ушам Изабель. — Мне кажется, он занят коллекционированием любовниц. Впрочем, нет, я не права, — улыбнулась она. — Допускаю, что в один прекрасный миг он окажется способным преобразиться в праведника.

— Надеюсь, что Господь продлит мне мои дни и я удостоюсь лицезреть это чудо, — улыбнулась и госпожа де Бриенн. — Но поговорим о вас. Чем вы собираетесь заняться, например, сегодня? Может быть, проведете этот день со мной?

— Я очень бы этого хотела, но сегодня вряд ли смогу. Мне не терпится скрестить шпаги с де Конде, и чем скорее, тем лучше! Надеюсь, он сейчас дома?

— Насколько я знаю, он не часто покидает свой особняк.

— Тем лучше! Как известно, железо куют, пока горячо, так что я еду к нему немедленно.

Продолжая говорить, Изабель подошла к зеркалу и взглянула на себя, желая убедиться в сиянии своей красоты.

— Не тревожьтесь — вы ослепительны! Должна сказать, что вам очень к лицу воинственный огонек, горящий у вас в глазах. Долгой осады не понадобится, противник сдастся! Даже если он превратил свой дворец в крепость!

— Посмотрим-посмотрим! На крайний случай у меня есть грамота господина де Шаваньяка!

Грамота не понадобилась. В особняке возле Люксембургского дворца герцогиню знали все слуги от мала до велика. Ворота перед ее каретой широко распахнулись. И когда Бастий с облучка объявил громким голосом, что госпожа де Шатильон желает немедленно видеть господина принца, то перед Изабель стали распахиваться одна за другой все двери и склоняться в поклоне спины. Кое-кто из согбенных обращал к ней такую блаженную улыбку, что в следующую секунду вполне мог улететь на небеса. Последнее лицо, какое возникло перед ней в кабинете-библиотеке принца, было лицо Лэне, бессменного советчика семьи де Конде, к чьим советам здесь всегда прислушивались. Изабель знала, что Лэне не из числа ее друзей, хотя с некоторых пор он и старался доказать ей обратное. Но она не забыла, как после смерти принцессы Шарлотты он не захотел отдавать завещанные ей драгоценности. И сделала вид, будто вообще не видит Лэне.