А ну-ка, посмотрим, что у нас в сундуках?

Подумав так, молодой человек хмыкнул. А то он не знал, что там в сундуках? Никакого особого добра, так — всякое старье, рухлядь. Пара кафтанов, ферязь да проеденная молью шуба. Хорошая, в общем-то, шуба, лисья, парчой крытая… ну, не парчой — тафтою, узорчатым бархатом. Эх, кабы не моль — можно было б и шубу толкнуть. Или — доспех? Старый батюшкин бахтерец?

Распахнув сундук, Бутурлин вытащил доспех, встряхнул да с грустью погладил кольчужные кольца, провел пальцами по металлическим пластинам. Нет, от мушкетной пули не защитит… а вот от сабельного удара — пожалуй. Да и, если пуля на излете. Конечно, хорошо бы кирасою латной бахтерец сей заменить… да где ж ее взять, кирасу-то — чай, немаленьких денег стоит. Нет, пуст будет. Мало ли. Призовет государь — и в чем на поле брани идти? С голым брюхом?

А вот и шлем… Хороший, добрый шишак! Цельнокованый, полукруглый, с небольшой шишечкой в навершье, с защитными пластинами по бокам. Сверкающий тусклым металлом, ничуть не ржавый — уж об оружии-то молодой помещик заботился. Ну, как без шишака в бой? Недаром в «Учении и хитрости ратного строения» Якоба фон Вальхаузена сказано: «…мушкетёру же надобен шишак, потому, что не одно, что от посеку, но и на приступех от каменья и от горячей воды и от иных мер, и для того мушкетёру шишак добре пригож, что на затравках и в напусках от рейтар большая поруха над головою живёт».

Все правильно, все так. Вальхаузен этот, видать, знал, о чем писал. Жаль, труд его на Руси-матушке только недавно перевели, лет семь-восемь назад.

Господи, какой же сейчас год? — неожиданно для себя самого задумался вдруг Бутурлин. От венчанья на царствие государя Алексея Михайловича минуло уж лет десять… Значит — если по-немецки — сейчас одна тысяча шестьсот пятьдесят шестой год от Рождества Христова. А от сотворения мира… это долго считать надобно.

Так! Не шишак и не бахтерец. Тогда что же… выходит — шубу? Ну да, на что она? Чай, не в Кремль ездить.

Вытащив шубу из сундука, Никита Петрович разложил ее на столе, сдвинув в сторону шахматы. Полюбовался. А вроде и ничего! Вон мех как играет! Ежели издалека смотреть… А вот если вблизи… Ну, да неужели, такая роскошная шуба — пусть даже и старая — двух-трех жбанов водки не стоит? Даже и перешить — полушубок сделать… Ах, тут еще и дырки… Жаль… А ну-ка…

Выглянув в дверь, Бутурлин позвал сенных девушек:

— Эй, Фекла, Марфа. Кто из вас шить добро может?

Девчонки вошли, поклонились:

— Да все мы, батюшка. А пуще того — Серафима. Уж так она вышивает, так…

— Ну, Серафима так Серафима… Иди сюда. Остальные — свободны. Работой своей занимайтесь.

Две девы с поклоном ушли, осталась одна — Серафима. Поклонилась, очи долу опустила скромненько. Сарафан, рубаха льняная до пят, ноги босы, из-под платка — коса светлая девичья. Ресницы долгие, пышные, трепетные…

Никита Петрович встряхнул шубу:

— Дырки видишь ли?

— Вижу, батюшка.

— Заштопай, ага… Только это, шубу в сени не носи — там места маловато. Здесь вот, в горнице, и штопай. Поняла?

— Поняла, батюшка, — ресницы кротко дернулись. — Только это… мне б за иголками-нитками сходить.

— Так сходи! Только давай того, побыстрее.

— Да я, батюшка, мигом!

Повернулась, умчалась девка. Ударила по плечам коса.

Покусав губы, Бутурлин в который раз уже взглянул на шубу. Эх, дырки, дырки… Ну, ежели эта мастерица зашьет… А вот, кабы не дырки, кабы новая? Сколько б тогда потянула сия шубейка? Лисий мех, тафта с узорочьем… Рубля четыре — точно! Рейтарское жалованье за целый год. Хм… ну, пусть не четыре — пусть рубля три, два… Не рейтарское жалованье — стрелецкое. Эх, был бы простолюдином — записался б в рядовые стрельцы! А что? Чего плохого-то? В командиры-то не возьмут, хоть и дворянин — там тоже все должности по наследству. А вот в рядовых бы… Представить только — конь, оружие, кафтан — из казны! Еще и жалованье, и еще три рубля — на постройку избы. В слободе под оную место выделяли. Да еще промыслами всякими можно заниматься. Не жизнь — сказка. Служи себе, да в ус не дуй! Тут же… Коня себе и дворовым — сам купи, оружие, экипировку — тоже. А конь, как ни крути — пятнадцать рублей стоит. И пищаль — мушкет — десятка! Это ж откуда такие деньги взять? Жалованья, между прочим, пять рублей в год положено… да давненько уже его не видали! Хоть беги в Разрядный приказ — жалуйся. На самих же ярыжек дьяков! Скорей бы уж поверстали на какую-нибудь войну… уж тогда точно жалованье бы выплатили, да еще и трофеи. Уж тогда разжились бы, ага…

За дверью послышались чьи-то шаги…

— Кто там еще? Ты, Ленька?

— То, батюшка, я — Серафима. С нитками пришла.

— А! Заходи, заходи. Вот те шуба…

Усадив холопку на лавку, Никита Петрович подтянул чулки и, звеня пряжками модных немецких башмаков, спустился во двор — поглядеть, чем там заняты слуги. Прошел мимо пилевни и гумна, к амбару. Сквозь неприкрытую дверь послышались голоса…

— Не, Семен, рогатину — никак нельзя. И саадак — тоже. Лук да стрелы где таскать будем? Чем воевать?

— Дак, может, и не призовет господина нашего государь.

— Может, и не призовет. А вдруг — призовет? Тогда что?

Войдя, Бутурлин оперся на дверной косяк, ухмыльнулся:

— Вот что, парни, оружие продавать не будем.

— Так я же и говорю, милостивец! — радостно обернулся Ленька. — С дубиной этой вот, стоеросовой, спорю.

— Сам ты дубина!

— А ну — цыц! — помещик быстро прекратил перепалку. — Коли силушки дурной много, так живо велю высечь.

— Помилуй Бог, батюшка!

— Вот что, парни! — потянулся в дверях Никита Петрович. — Ты, Семен, давай, тут с оружием разберись. Где что почистить, подправить надо — почисть и поправь.

— Слушаю, господин.

— А ты, Ленька, лошадку оседлай, напои и будь наготове. Скоро поскачешь.

— К хомякинским, господине?

— К ним. Да, на озерко наше заедь. Погляди, как там.

Небольшое безымянное озерко, лежащее в лесу, на полпути между усадьбами Хомякина и Бутурлина, каждый из этих уважаемых господ считал своим еще с древних новгородских времен. По писцовым книгам, впрочем, в вопросе о принадлежности озера было не разобраться, а потому еще издавна и Хомякины и Бутурлины, когда выпадали время и оказия, попеременно жаловались друг на друга в московский поместный приказ. В последнее время приказные дьяки благоволили Хомякину, чем тот неоднократно хвастал, за глаза обзывая соседа «худородным», и всерьез грозился «примучить» всех бутурлинских людишек, «буде будут изловлены возле чужого озера»! Такой вот «добрый сосед», чтоб ему, паскуде, сдохнуть. Впрочем, водку все равно взять больше не у кого. Ну, не ехать же в Тихвин, на посад? День — а то и два — туда, да потом обратно… И там еще загуляешь в кабаке… Ага, загуляешь! Было б на что бы.