срастаются, теряют свой общеустановленный смысл и требуют от читателя влить в них тот смысл, те чувствования, которые вызываются речезвуками, взятыми в прихотливо переплетенных конструкциях.

А когда поэт ставит себе задачей «изобразить» что-либо, опять это изображение наливается тем соком и полнотой, какую трудно найти в языке, застывшем в повседневных шаблонах, изменяющемся в порядке стихийной (неосознаваемой) эволюции чрезвычайно медленно.

Вот строки о пасхальном столе из книги «Зудесник», где по отдельной звуковой аналогии мы или угадываем название блюд или, слыша их впервые, подходим к ним так же, как к замысловатым именам кушаний или напитков в прейскурантах – (удивительно «вкусное название» – что-то за ним кроется?).

В сарафане храсном Хатарина

Хитро-цветисто

Голосом нежней, чем голубиный пух под мышкою,

Приглашала дорогих гостей

И дородных приезжан:

– Любахари, любуйцы – помаюйте!

Бросьте декабрюнить!

С какой поры мы все сентябрим и сентябрим

Закутавшись в фуфайки и рогожи!..

Вот на столе пасхальном

Блюдоносном

Рассыпан щедрою рукою

Сахарный сохрун

Мохнатенький мухрун

Кусочки зользы

И сладкостный мизюль (мизюнь)

– Что в общежитьи называется ИЗЮМ! –

Вот сфабрикованные мною фру-фру,

А кто захочет – есть хрю-хрю

Брыкающийся окорок!..

А вот закуски:

Юненький сырок

Сырная баба в кружевах

И храсные

И голубые

Юйца –

Что вам полюбится

То и глотайте!..

(«Весна с угощением»)

И еще оттуда же варианты:

Тут дочь ее – Назлы,

Вертлявая, как шестикрылый воробей

Протарахтела:

– Какой прелестный сахранец!

Засладила все зубы, право!

И чудо, и мосторг!

Мой мосторг! Мой мосторг!!!

…И снова льются Хатарины приглашальные слова…

А муж ее

Угрыз Талыблы

Нижней педалью глотки

Добавил:

Любахари, блюдахари

Губайте вин сочливое соченье;

Вот крепкий шишидрон

И сладкий наслаждец!

В томате вьется скользкий иезуй,

Да корчатся огромные соленые зудавы

И агарышка с луком –

Цапайте все зубами!..

Главгвоздь гостей

Эсей Эсеич

Развеселись –

Вот для тебя тут

Паром дышит

Жирный разомлюй!..

Для правоверных немцев

всегда есть –

ДЕР ГИБЕН ГАГАЙ КЛОПС

ШМАК АйС ВайС ПюС, КАПЕРДУФЕН –

БИТЕ!..

А вот глазами рококоча,

Глядит на вас с укором

РОКОКОВЫЙ РОКОКУй!

Как вам понравится размашистое разменю

И наше блюдословье!..

Погуще нажимайте

На мещерявый мещуй

Зубайте все!

Без передышки!

Глотайте улицей

  и переулками

до со-н-но-го отвала

  Ы-АК!

Эти немецкие строки в стихе еще раз демонстрируют необычайную чуткость поэта к фонетической окраске языков (вспомните, как в «Войне и мире» солдат перелицовывает на русский лад французские песни). Поэту мало раз данного слова, он его видоизменяет в целях большей выразительности.

«Дырка» – ы слишком широко и глубоко; как дать впечатление узкого стиснутого отверстия? Наиболее, до свиста суженное впечатление дает – ю.

И поэт пишет:

Из дюрки лезут

Слова мои

Потные

Как мотоциклет!..

«Насколько до нас писали напыщенно и ложно торжественно (символисты), настолько мы весело, искренно, задорно», – говорит он в одном из критических обзоров и приводит для примера отрывок из дра (драмы) И. Зданевича – «Янко круль албанский», написанную, согласно указаний автора, «На албанском, идущем от евонного!»:

Янко (испуганный):

папася мамася

банька какуйка визийка

будютитька васька мамудя

уюля авайка зыбытитюшка!..

В этом смешным говором переданном лепете действительно много подмечено из детского лепета и фонетически вполне передан быстрый испуганный рассказ ребенка на его ребячьем языке (обычно всегда заумном и выразительном в смысле соответствия звучаний тем эмоциям, которые вызывают у ребенка тот или иной предмет).

Крученых – блестящий чтец своих произведений. Кроме хороших голосовых данных, Крученых располагает большой интерпретационной гибкостью, используя все возможные интонации и тембры практической и поэтической речи: пение муэдзина, марш гогочущих родственников, шаманий вой и полунапевный ритм стиха и дроворубку поэтического разговора.

Та же чуткость, которая имеется у него по отношению к речи в письме, заставляет его прорабатывать ее и в живом голосе. Крученых не чуждо представление о заклинательной речи. Его чтение порой дает эффекты шаманского гипноза, особенно отмечу «Зиму» (в «Голодняке» и «Фактуре слова»), в которой звук з бесконечно варьируется, ни на минуту не отпуская напряженного внимания слушателя.

И как бы ни относиться к Крученых, нельзя отказать ему в том, что «разработка слова» проводится им неуклонно, добросовестно и с большим остроумием. И остроумие обывателей, потешающихся над его «нечленоразделями», так же смешно, как желание написать письмо на бумажной массе, лежащей в чане, как сшить штаны из пряжи, как требование вскипятить воду не в медном самоваре, а в медных закисях, окисях и перекисях, проходящих колбы химика.

На огромном словопрокатном заводе современной поэзии не может не быть литейного цеха, где расплавляется и химически анализируется весь словесный лом и ржа для того, чтобы затем, пройдя через другие отделения, сверкнуть светлою сталью – режущей и упругой.

И роль такой словоплавильни играет Крученых со своей группой заумников.

С. Третьяков.

1922 г.

Д. Бурлюк. <Ядополный>

А. Крученых в лаборатории слова занимает целый угол – он злобен и безмерно ядовит…

Это он плескал с эстрады опивками своего чая в первые ряды…

Это он утверждал, что лучшая рифма к слову «театр» – «корова». А если он читал стихи, то шокировал публику «грубыми» народными словами.

Еще бы! после одеколона и рисовой пудры Бальмонта после нежных кипарисового дерева вздохов Ал. Блока Вдруг:

Оязычи меня щедро ляпач!..

Или – Отрыжка.

Как гусак

 об'елся каши

дрыхну

 гуска рядом…

Маша

 с рожей красной

 шлепчет про любовь…

(«Учитесь худоги»)

Французившая до-революционная Русь была в ужасе от таких «слов на свободе», как назвал их Крученых… В его лаборатории изготовляются целые модели нового стиля, которые только на улицу выноси и привинчивай к стене!..

Давид Бурлюк.

1920 г.