– А ещё я покажу тебе школу для крестьянских детей и больницу.

– Так тут что, есть ещё дети? – обрадовалась Эмма.

С ними можно было играть! Сестра Евдокия мало знала игр и была неповоротлива – бегала медленно, кидала близко, видела плохо.

– Нет. Школа летом закрывается. Крестьянские дети работают в поле: сено косят, урожай собирают. Дел у них сейчас много.

Эмма приуныла.

– Не горюй, – сказала матушка с улыбкой, погладив внучку по золотистым кудрям. – Завтра я тебя познакомлю с удивительным человеком – старцем Козьмой.

– Что в нём удивительного?

Она не понимала, что может быть интересного в старце – в старике с длинной седой бородой. То ли дело крестьянские дети – с ними и поиграть можно, и побегать, и попрыгать.

– Это непростой старец. Он помогает людям, умеет лечить, много читает и знает.

После завтрака и обязательного чтения Евангелия Эмма, наконец, вышла из дома. Начинался новый день, и жизнь в монастырском дворе вовсю кипела. Сестра Евдокия запрягала лошадь в бричку, отправляясь по делам в город, послушницы – кто подметал, кто работал в огороде. Деревенские мужики чинили крышу амбара. Самое интересное происходило на скотном дворе. Эмме нравилось следить за поросятами и утятами. Последние так потешно щипали травку, а первые бултыхались в луже. Девочка порой звонко смеялась. Становилось жарко. А потом вдруг свет померк.

Тем-но-та.

Чер-но-та.

– Девочка моя, ты меня слышишь?

Эмма открыла глаза. Над ней склонилась матушка Калиса. Синие глаза-льдинки смотрели встревожено.

– Слышу. Я ведь не глухая, – ответила девочка и зажмурилась от боли.

От произнесённых слов в голове загудело, как будто на неё надели ведро и ударили по нему палкой.

– Солнечный удар, – сказал кто-то из обступивших её монахинь.

Оставшийся день Эмме надлежало провести в келье и много пить. Квас, молоко, морс. Чего ей только не давали. К вечеру ей стало лучше. На следующий день бабушка повязала ей белый платок на голову и сказывала не снимать. На солнце долго не играть, заходить в тень. Осторожничать!

Эмма вышла во двор. Всё как будто выглядело по-старому, и всё же что-то было не так. Девочка не понимала, что именно. Она на днях стащила смешные окуляры сестры Евдокии, нацепила их на нос, посмотрела – мир вокруг расплывался. Как старая монахиня их носит? Зачем? Ничего не видно толком, одни очертания. Так вот. Сейчас Эмма всё видела чётко, но по-другому. С ней что-то произошло. Внутри. В голове. В душе. Солнечный удар, наверно, проник внутрь.

Она посмотрела на крестьян, перекрывающих крышу амбара, и сердце ёкнуло.

"Сейчас! Вот прямо сию минуту что-то случится!"

Мужик не удержал толстое бревно. Оно с грохотом скатилось и рухнуло на землю. Лошадь, стоящая неподалеку, взбесилась и лягнула любопытную Альфу. Да так сильно, что собака отлетела на три аршина и ударилась о камень.

– Альфа! – вскрикнула Эмма, подбегая к любимой бабушкиной собаке.

Альфа жалобно заскулила в ответ. Девочке показалось, что глаза собаки наполнились слезами боли. Нет, не показалось, она почувствовала страдание животного. Ноги отшибло, на туловище зияла открытая рана, сочилась кровь. Она опустилась на колени. Правая рука сама потянулась к увечьям и замерла в вершке от собачьего тела. Эмма закрыла глаза, её трясло. Рука горела огнём. Сколько она так сидела, непонятно. Как будто в сон провалилась.

– Экая у тебя десница. Чудотворящая, – произнёс густой голос за спиной.

Эмма оглянулась. Седой старик в холщовой подпоясанной рубахе стоял и наблюдал за её деяниями.

"Старец Козьма, о котором сказывала бабушка", – догадалась девочка.

Ладонь покрылась тёплой влагой. Эмма посмотрела, что там. Альфа, только что умиравшая в пыли двора, стояла на четырёх лапах и лизала ей внутреннюю часть руки, виляя хвостом. Рана не кровоточила. Больше того, она полностью затянулась. Чудеса!

* * *

К осени Эмма, подросшая и загорелая, вернулась в Петербург. Зимними вечерами, сидя у тёплой печи и листая толстые пожелтевшие страницы Библии – бабушкин подарок, она вспоминала вольную жизнь в монастыре у озера, предвкушая летние каникулы. Однако на следующий год маменька повезла её на море, на воды, на юг. Купаться в солёной воде, сверкающей на жарком солнце, и бегать с Николенькой Радовым по набегающим волнам и брызгать, голыми пятками топая по морю – всё это здорово, конечно, но Эмма скучала по бабушке. Она увидела уральский монастырь только через пару лет.

Матушка Калиса немного осунулась, но глаза-льдинки всё также смотрели на неё с любовью. Эмма бросилась к бабушке, та обняла её, прижала к себе, наклонилась и поцеловала шершавыми губами в щёку. Сестра Евдокия тоже обняла Эмму и расплакалась.

– Вернулась, – сказала, всхлипывая, монахиня вместо приветствия. – Пойду распоряжусь, чтобы келью для тебя приготовили.

– Вот уж океан солёный напустила. Смотри, окуляры твои утонут, – напутствовала подругу матушка-настоятельница, пытаясь скрыть свои подступающие слёзы.

Покалеченная позапрошлым летом Альфа бегала по двору как ни в чем ни бывало. Только взвизгивала от радости встречи и лизала ладонь, когда немного успокоилась – вспомнила спасительницу. Так любимый ею некогда скотный двор переменился – кур стало больше, утят меньше, построили новый свинарник, добротный, на десять рыл и пятачков. Девочку ждал сюрприз.

– Хочу посмотреть! Ну, пожалуйста! – канючила Эмма, упрашивая бабушку разрешить ей присутствовать при опоросе.

На третий день по приезду начала пороситься свинья. Толстая, с чёрными пятнами на боках, Машка визжала, выстреливая из себя розовые комочки с миниатюрными копытцами. Старшая скотница грузная сестра Феоктиста, только и успевала их ловить в серую суконную тряпицу, поглаживая Машку по пятнистому боку.

– Святые угодники! – выругалась монахиня.

Закатанный рукав рясы обнажил белую руку с ручейком струящейся крови. Поранилась. Сестра Феоктиста наспех перевязала порез тряпицей и, тяжело дыша, продолжила принимать поросят. Разродилась свинья, слава тебе, Господи!

Но вот один из них, самый шустрый, заверещал. Какой шустрый! Не успел появиться на свет Божий, уже требует сиську. Или монахиня его неаккуратно переложила? Машку как подменили. Материнский инстинкт свиньи проснулся вместе с криком поросёнка "Мама, меня обидели!". Машка повела пятаком в сторону пореза – кровь почувствовала, обнажила клыки и бросилась на руку монахини.

Эмма онемела и замерла, сидя на деревянном заборе, ограждающем свинарник.

– А-а-а! – заорала сестра Феоктиста, пытаясь оторвать животное от руки.

На помощь ей бросились другие инокини, вместе им удалось вырвать старшую скотницу из пасти свиньи. Как только это получилось, сестра, не смотря на солидный вес в четыре пуда, одним прыжком преодолела изгородь в сажень. Эмма открыла рот от изумления.

Ночью девочке снились кошмары. Машка с красными от злости глазами