Ближайшим к нашему дому пляжем был Курланд-Бей. По нему обычно слонялись рыбаки, особенно по вечерам, когда им нечем было заняться, кроме как пить да валяться под деревьями. Время от времени они разжигали костры и жарили опоссумов или козлятину, и, если нам случалось проходить мимо, мы видели дым, клубами поднимавшийся в небо. Роман обычно говорил, что все они — ни на что не годные дармоеды и бездельники. Что ж, рыбак рыбака видит издалека.

Море здесь чаще всего было спокойным. Большая черная скала торчала из воды, как маленький остров. На песке — мелком, как пыль, — я находила выброшенные из моря раковины, кусочки дерева, а иногда одного или двух морских ежей, округлых, как полумесяцы, и мягких, как медузы. Если их проткнуть, выливалась пурпурная краска и впитывалась в песок. Вдоль берега их было много. Я не знала, почему они там лежат. Наверно, им все-таки следовало быть в воде, потому что на солнце они высыхали, сморщивались и съеживались. Когда у меня было настроение, я брала палку и сталкивала ежей в море. Я представляла, как они меня благодарят: спасибо, Селия. Из воды торчали темные стволы мангровых деревьев, казавшиеся живыми из-за кишевших на них голубых крабов. А еще дальше рос морской виноград. Обойдя островок, я выходила к заводи, где вода была грязной и пенистой. Обычно там было много пеликанов, они вонзались в воду, будто падали с неба. В море здесь болталось все, что угодно: бумага, какие-то тряпки, бутылки. В одной из бутылок оставалось немного рома, и когда я выпила его, голова у меня стала легкой, как облачко. Я нашла и порванный коричневый башмак, и разбитую гармонь на песке, и карту какого-то места, которое не смогла узнать. Еще мне попались пустая сумка, коробка из-под печенья с рождественской картинкой, осколки разбитой посуды. Все свои находки я приносила домой, заворачивала в старую занавеску и прятала под домом, где тетя Тасси хранила упаковки кока-колы. Это были мои драгоценные сокровища, и не дай бог, если Вера и Вайолет приближались к этому месту ближе чем на метр.

С шести лет я начала ходить в школу Сент-Мэри. Это было деревянное здание, два окна на его фасаде напоминали глаза, дверь — рот, а крыша — остроконечную шляпу. В классе к стене кнопками была пришпилена карта мира. Англия была небольшим розовым пятном, очень далеким от Тринидада и Тобаго. Тринидад и Тобаго тоже были розовыми, потому что являлись частью Британского Содружества. Очень часто я прикладывала большой палец к тому месту на карте, где была Черная Скала, и раскрытой ладонью измеряла путь через Атлантический океан. Требовалось три полных ладони, чтобы попасть в место под названием Плимут, а Саутгемптон находился еще чуть-чуть дальше.

Мисс Маккартни, учительница, рассказывала, что именно из Саутгемптона 10 апреля 1912 года вышел знаменитый корабль «Титаник». Больше тысячи человек погибло, когда корабль наткнулся на айсберг. «Они направлялись в Америку на самом большом, самом грандиозном судне в мире, — сказала мисс Маккартни, — и вдруг оно утонуло». Мне нравилась мисс Маккартни. Она была не красивой, но и не уродливой. Свои рыжие волосы она укладывала волной и закалывала на затылке, и я часто гадала, как она выглядит, когда их распускает. Она носила длинные юбки и хлопчатобумажные блузки, застегнутые на все пуговки до самого горла, словно все время мерзла и жила вовсе не в тропиках. Ее ботиночки на шнуровке были куплены в Лондоне, в магазине Ланна на Пикадилли. Она ходила очень быстро, мелкими шажками, слегка наклоняясь вперед, как будто всегда куда-то спешила. Говорила мисс Маккартни тоже как-то необычно. Роман сказал, что она говорит так, будто кто-то сдавил ей руками горло. Но я не могла представить себе, что кому-то захочется сдавить горло мисс Маккартни.

Однажды, когда занятия кончились и я собирала учебники, я решилась задать вопрос, который уж достаточно долго меня мучил.

— Мисс, как получилось, что вы так много знаете? Мисс Маккартни улыбнулась, и я увидела ее маленькие неровные зубки.

— Наверно, я очень многому научилась в университете. Это самое лучшее место для того, чтобы узнавать новое и встречаться с интересными людьми. Если ты выбираешь себе предмет по душе, то учеба приносит огромное удовольствие. Может быть, в один прекрасный день и ты поступишь в университет.

— А разве для этого не надо быть очень-очень умным?

— До некоторой степени, — ответила мисс Маккартни. — Ты способная девочка, Селия. И то, что ты такая хорошенькая, еще не означает, что можно забыть об учебе.

Она посмотрела мне в глаза, и я поняла, что сейчас она скажет что-то очень важное.

— Ты можешь стать тем, кем сама захочешь. И никому не позволяй говорить, что это не так.

Дома я пересказала этот разговор тете Тасси. Она подметала, бормоча что-то себе под нос, а Роман дремал в кресле.

— По крайней мере, хоть у кого-то в этой семье есть мозги. Может быть, ты станешь врачом или адвокатом и заработаешь кучу денег. Сможешь позаботиться о своей старой тетушке.

Она вышла на крыльцо и стала подметать ступеньки.

Не открывая глаз, Роман сказал:

— Никогда тебе ничего такого не добиться. Ты такая же, как твоя мать. У собаки не родятся котята.

На другом конце нашей деревни, на Каменистом Холме, жила семья, переехавшая с Тринидада, а еще там жил старый Эдмонд Диаз, а также миссис Джеремайя. Все дети боялись миссис Джеремайя. Я наблюдала, как она бесцельно бродила по деревне: белые космы зачесаны назад, лицо, испещренное морщинами, похоже на высохший плод. У нее были маленькие косящие птичьи глазки. Левый желтый и затуманенный, а правый всегда устремлен куда-то вдаль, как будто она наблюдала за кем-то или чем-то. Говорили, что она почти слепая. Но при всей своей слепоте миссис Джеремайя могла разглядеть в тебе что-то такое, чего никто больше не мог ни узнать, ни увидеть. Ни родители, ни друзья, ни даже твое собственное сердце. Люди приезжали со всех Карибских островов, с Барбадоса, Гренады, Санта-Лючии, из Венесуэлы и Тринидада, чтобы послушать, что скажет миссис Джеремайя. Если им не нравилось ее предсказание, то за отдельную плату она предлагала заговор или зелье, которое поможет избежать беды. Чего только про нее не рассказывали! Многие считали, что она что-то вроде доктора. Миссис Джеремайя снабжала всех желающих варевом из цыплячьей крови и острого перца, которое надо было пить на рассвете, молитвами, которые надо было распевать по ночам, и рецептами вроде того, как сварить сердце козла, завернуть его в банановые листья и потом хранить под подушкой в течение сорока дней.

После посещения миссис Джеремайя любовники воссоединялись или, наоборот, расставались, родственники и враги внезапно и странным образом умирали, женщины, всю жизнь страдавшие бесплодием, рожали и вскармливали младенцев. Я бы никогда не осмелилась заговорить с миссис Джеремайя, если бы не Роман Бартоломью.

Однажды днем, когда пьяный Роман, шатаясь, брел домой из бара, он натолкнулся на миссис Джеремайя, выходившую из продуктовой лавки, и сбил ее с ног. Миссис Мэйнгот, направлявшаяся на почту, наблюдала, как Роман пытался помочь миссис Джеремайя встать, но в итоге сам свалился прямо на нее. Миссис Мэйнгот сказала, что это было как в комедийном фильме, но никто вокруг не смеялся. Она подбежала к этим двоим, которые барахтались, как животные, и начала кричать на Романа. Она помогла подняться миссис Джеремайя, а Роману сообщила, что она, миссис Мэйнгот, никогда не смирилась бы и с половиной того, с чем мирится Тасси Д’Обади, и что ее муж, слава богу, был достойным человеком, и почему же Господь забрал такого хорошего человека, как Уилфрид, таким молодым, да так, что его дух должен, как демон, рыскать вокруг деревни. Роман уставился в землю с таким видом, будто что-то потерял и не может вспомнить, что именно.