Герцог пожалел о сказанном. Он не хотел оскорбить Фелисити, но все-таки оскорбил ее. А что ему оставалось? Наверное, следовало бы помолчать. Так или иначе, ситуация создалась неприятная, и Ян решил переменить тему.

— Кстати, ты знаешь, Джилз, бедный старый Мэбли до сих пор не прекращает пророчествовать насчет шотландской грязи и тоски. Я сказал ему, если он будет продолжать в том же духе, то я возьму вместо него Джэппера. Этого было достаточно, чтобы заткнуть старика. Он до сих пор уверен: я забуду надеть пиджак и галстук, если он мне не напомнит. Ему, должно быть, нелегко смириться с мыслью, что мне уже двадцать восемь лет.

Мистер Брэйдстон в растерянности потрогал свой аккуратно завязанный галстук. Несмотря на то, что природа не наделила Джилза атлетическим сложением и высоким ростом, он считал себя значительно элегантнее герцога. А также более светским, более утонченным, всегда знал, что нужно сделать, что сказать. С его точки зрения, Ян слишком серьезен, а стиль его одежды доказывал свойственную ему угрюмость.

— Мэбли стар, служил еще твоему отцу, не так ли? Думаю, самое время отправить его на пенсию, — зевнул Джилз.

Как же Джилз любит рассуждать о преимуществах положения в обществе и титула, совершенно забывая о связанной с этим ответственностью.

— Нет, Джилз, кажется, ты не прав. Мне будет недоставать его. Но хватит о моем слуге. Фелисити не рассказывала тебе, почему я так понравился графу Пендерлигу?

— Она сказала только что-то о двоюродной бабушке, англичанке, которая путалась с шотландцами. Мне стыдно говорить, но ее интерес к этому делу моментально иссяк, когда от мадам Флакетт привезли новое платье. Ее больше интересовало мое мнение насчет обновы.

— Да, конечно. Однако у меня нет ни одного пиджака, которые ты мог бы оценить. Ну да ладно, придется тебе все-таки немного послушать.

Мистер Брэйдстон поправил монокль и уселся в кресло, на минуту у него на лице мелькнуло шутливо-страдальческое выражение.

— Мое сердце открыто, а душа трепещет в ожидании поэзии, исходящей из твоих уст.

Но Яну не удалось даже начать рассказ о семье Робертсонов, потому что его дворецкий, бесшумно отворив дверь, произнес:

— Извините, ваша светлость. К вам приехал доктор Эдвард Мулхауз.

— Эдвард! Замечательно. Сколько лет, сколько зим. Впусти его немедленно. Помнишь доктора Мулхауза, Джилз? Вы познакомились с ним во время твоего последнего визита в Кармайкл-Холл. Думаю, число моих слушателей удвоится.

Доктор Эдвард вошел в гостиную с выражением огромного удовольствия на худощавом загорелом лице. Он был огромен, как медведь, с широкими ладонями и большими ступнями. Костюм Мулхауза был не менее элегантен, чем у мистера Брэйдстона, что тот, конечно же, заметил. Доктор и герцог были старыми, добрыми друзьями.

Они пожали друг другу руки, а Ян хлопнул Эдварда по плечу.

— Доктор, неужели ваше ангельское терпение вас подвело и вы уехали из Суффолка раньше времени?

— Когда я уезжал, там во всем селении оставалась только почтовая кляча, поэтому мне нечего было бояться, что кто-то сломает ногу или вывихнет колено. Я почувствовал себя ненужным и решил прогуляться в Лондон. Повидать отца и тебя. И вот я здесь.

— Отлично. Эдвард, ты, наверное, помнишь моего кузена, Джилза Брэйдстона?

— Конечно, помню. Рад вас видеть, мистер Брэйдстон.

Джилз поморщился от боли, когда лапа доктора схватила его руку. Про него говорили, что он без посторонней помощи вправляет суставы, без особых усилий может сломать руку или даже ногу.

Затем Джилз произнес со вздохом:

— Садитесь, Эдвард. Теперь нас двое, и Ян будет надоедать не мне одному.

— Если тебе интересно, Эдвард, я скоро уезжаю в одно шотландское графство и рассказывал Джилзу, как там идут дела.

Он протянул Эдварду бокал с шерри.

— Но сначала скажите мне, друг мой, в Кармайкл-Холле все по-прежнему? У Дэнверса до сих пор артрит?

Эдвард четко и быстро изложил герцогу ситуацию в его деревне Кармайкл-Холл, которая находилась на территории графства Суффолк.

— Да, у Дэнверса артрит, именно так, как ты сказал. Черт побери, Ян, твой дворецкий ведет себя в Кармайкл-Холле как хозяин. Он, по меньшей мере, наглец.

— Ян держит его ради престижа.

— Перестань, Джилз. Ты тоже не прочь пустить пыль людям в глаза.

— А ты, Ян? Ты постоянно это делаешь, но когда тебя обвиняют — отнекиваешься.

Беседа продолжалась подобным образом еще несколько минут, пока Эдвард не повернулся к герцогу и не сказал:

— Хватит разговоров о Кармайкл-Холле и Лондоне, о короле и вообще о делах. Ян, что ты хотел нам поведать о графстве в Шотландии?

— О, — простонал Джилз. — А я-то надеялся, что он уже забыл…

— И не надейся, Джилз. Мне жаль, что я еще очень мало знаю, дабы попросить у вас совета.

Джилз закатил глаза. Герцог сделал вид, что не заметил этого. На минуту он погрузился в размышления, постукивая пальцами по своему аккуратному подбородку.

— Это действительно любопытно, — наконец произнес Ян. — Я получаю наследство от двоюродной бабушки, единственной сестры моей родной бабушки. Она, насколько я понял, вышла замуж за Ангуса Робертсона вскоре после того, как принц Чарлз последний раз пытался взойти на престол. Тогда разразился грандиозный скандал, но… так или иначе, каким-то образом теперь титул и земля переходят ко мне. Других родственников мужчин у двоюродной бабушки нет.

Он на секунду остановился и взглянул в сторону кузена.

— Робертсоны с холмов, разумеется, не имеют ничего общего с Робертсонами с высокогорья?

— Конечно, нет, — кивнул Джилз и посмотрел умудренным взглядом епископа Йоркского. — Я никогда бы не перепутал их, по крайней мере, в этой жизни.

— Вот все, что я знаю от моего адвоката: шотландцев мужчин, способных претендовать на наследство, точно не осталось. У графа был только один сын, который умер в 1795 году и оставил трех дочерей.

Мистер Брэйдстон деликатно зевнул, прикрывая рот белой рукой.

— Древняя история так скучна, не правда ли, мистер Эдвард? Хорошо, что Ян так быстро довел повествование до наших дней. Я думаю, ты не скажешь Фелисити об этих трех женщинах? Это, наверное, расстроит девушку, так же как расстроило бы ее маму.

— Не волнуйся за Фелисити. Все эти «три женщины», как ты их назвал, еще совсем девочки. По крайней мере, так написала моя бабушка.

Эдвард Мулхауз произнес с недоверием:

— Старуха еще жива? Она, должно быть, так стара, что видела живого Иисуса.

— Очень даже жива. Ей около семидесяти, или восьмидесяти, или около ста, черт его знает.

Мистер Брэйдстон поднялся с места. На лице его было написано сострадание.