– Катя, здравствуй. А кто такой Бэнкси?

Катя отметила, что за скорбные дни развода толстый Гущин сбросил пару-тройку кило. Осунулся. И вроде как помолодел?

– Федор Матвеевич, это знаменитый уличный художник. Стрит-арт. Загадочная личность. Выставку его привезли в Дом художника.

– А ты завтра что делаешь? В смысле, ты завтра свободна?

– Я? – Катя с нарастающим интересом созерцала шефа криминального управления. – Вообще, да. Я утром бегаю в Нескучном саду, потом отдыхаю.

– Своди меня на этого Бэнкси завтра, а? Расскажешь мне про него, – Гущин все любовался на британского копа, показывающего средний палец миру и обществу.

– Стебная картинка, Федор Матвеевич.

– Прямо в точку. По настроению. Ну, так как насчет выставки завтра?

– Легко.

И они пошли на выставку Бэнкси в субботу к самому открытию Дома художника с утра пораньше. О, если бы только об этом узнали главковские сплетники!

В темных залах среди великолепных и загадочных инсталляций стрит-арта грузный полковник Гущин поначалу был не в своей тарелке. Но потом освоился. Искусство провокатора и бунтаря Бэнкси явно чем-то зацепило его суровую полицейскую душу. Отчаянным ли жестом британского копа в черном шлеме, или, может, образами «силовиков» из спецназа, укомплектованных, как робокопы, но с жизнерадостными улыбающимися «смайликами» вместо лиц. А может, Крысами… Крысами, которыми одержим художник Бэнкси, видящий в них и посланцев ада, и ангелов грядущих новых времен.

Катю и саму захватили инсталляции, но больше всего ее поражал Гущин. И она гадала – новую ли главу своей жизни пишет шеф криминальной полиции, или же открывает в душе своей какие-то тайные уголки, которые долго, долго, долго были загадкой для него самого.

Именно на выставке Бэнкси в Доме художника их и застал звонок из дежурной части Главка. Катя увидела лишь, как снова изменилось лицо Гущина. Он махнул ей и быстро пошел через темные, причудливо подсвеченные залы к выходу.

– Что случилось, Федор Матвеевич? – Катя еле поспевала за ним.

– Убийство. Семью убили во Внуково.

– Семью?

– Три трупа в доме в поселке «Светлый путь», на даче. Этот поселок смежный с «Московским писателем».

– Что за семья? – спросила Катя, предчувствуя глобальную сенсацию.

– Клавдия Первомайская. И ее дочь и внучка.

– Клавдия Первомайская? Та самая? Детская писательница?

Гущин уже спускался по лестнице в фойе Дома художника.

– Федор Матвеевич, но она же… Ей же ведь сто лет вот-вот!

– Скандал уже несколько месяцев кипит, я и читал, и слышал – стоит или не стоит отмечать ее столетний юбилей. Так вот, должны были торжественно отметить на государственном уровне в этом сентябре, и не где-нибудь, а в Большом театре. С помпой. А теперь ни юбилея, ни театра. Их там всех прикончили, в доме. Местные сотрудники уже прибыли. За мной машина сейчас придет.

– Федор Матвеевич, возьмите меня с собой туда! Пожалуйста! Это же… это же неслыханная сенсация.

– Да. И ты поедешь. Туда уже все ринулись – и телевидение, и газетчики. Ты напишешь с моих слов краткий релиз для прессы.

– Это моя работа. Конечно, напишу, что скажете. Но почему мы – область? Это же Внуково – Москва должна этим заниматься, Петровка! «Московский писатель» – поселок знаменитый, и это территория Москвы. Москва там все давно забрала у Видного – все окрестности.

– Дом Первомайской в поселке «Светлый путь», поселки граничат, по сути, это одно поселение, разделенное по канаве. Но территориально это разные участки. «Светлый путь» до сих пор числится в составе Ленинского района области. Поэтому едем туда работать мы, областной Главк.

Катя как-то немного даже растерялась от обрушившихся на их головы событий. И всю дорогу в этот самый «Светлый путь» никак не могла собраться, сконцентрироваться.

А когда они зашли в ЭТОТ ДОМ с концентрацией стало вообще из рук вон плохо.

Одно лишь запомнилось четко – они въезжали через «Московский писатель», и она буквально прилипла к окну гущинского джипа, пытаясь увидеть все сразу: легендарные дома, дачные аллеи, улицы, конечно же, дачу Любови Орловой и Александрова, Сергея Образцова, Исаака Дунаевского, Василия Лебедева-Кумача, поэтов-песенников, артистов, писателей.

Она увидела лишь огромные глухие заборы, багрянец рябины, желтизну раннего листопада, облезлые подстриженные кусты вдоль канавы, снова глухие грандиозные заборы и среди сосен – что-то белое, большое, похожее на корабль.

– Кажется, дача Утесова, а впрочем, я не знаю, может, и не она, – сказал Гущин. – А в остальном мертвый пейзаж. Сплошное огораживание.

И Катя согласилась. «Московский писатель» встретил их ватной тишиной сентябрьского дня, почти иррациональной тишиной и глухим безлюдьем. Никакой границы между поселками она тоже не увидела – видно, та знаменитая речка-канава осталась где-то в стороне, как и дачи Любови Орловой, «веселых ребят» и Дунаевского.

Снова начались глухие высоченные заборы, а потом разом – скопище полицейских машин с мигалками, сотрудники местного УВД, ребята из ГИБДД, перекрывшие улицу, ведущую к дому Клавдии Первомайской. А по всему периметру ограждения еще одно скопище машин – трейлеры телевизионных каналов с тарелками на крышах, редакционные «минивэны», полные журналистов, операторов, фотографов. Камеры, микрофоны на длинных «держалках», гомон и крики толпы журналистов, через которую они с Гущиным буквально продирались в сопровождении оперативников.

Забор дома Первомайской тоже был глухим и высоким, но имел секрет, как выяснилось при осмотре участка размером в гектар. Задняя часть участка, представлявшая собой густые лесные заросли, упиралась в заросший косогор. И забор здесь был намного ниже, чем тот, что огораживал участок со стороны дачной улицы. Этим, видно, как объявили эксперты-криминалисты, и воспользовался убийца, перебравшись на участок. Потому что внешняя калитка запиралась на внутренний замок, как обычная входная дверь. И калитку не взломали.

Но все это выяснилось гораздо позже. А поначалу все их внимание привлекли тела.

Итак, первое тело женщины возрастом глубоко за пятьдесят – тощей жилистой блондинки с жидкими крашеными волосами до плеч, облаченной в шелковый модный комбинезон от «Дольче Габбана» с леопардовым принтом, – лежало в большой гостиной между диваном и камином.

– Это ее дочь Виктория Первомайская, – повторил Гущин вслед за экспертом-криминалистом. – Она жила вместе с матерью здесь во Внуково.

– Вообще-то она Первомайская-Кулакова по паспорту, – сообщил один из оперативников, занимающихся обыском дома и поиском улик. – Мы паспорта нашли всех троих. Сама Первомайская тоже Кулакова. А это ее литературный псевдоним.

В гостиной стоял невыветрившийся запах сигарет и алкоголя. На журнальных столиках у диванов, на сервировочном столике на колесиках, на комоде среди множества фотографий и даже на каминной полке выстроилась, как в баре, целая батарея початых бутылок с дорогим алкоголем – ром, джин, коньяки, бренди, виски. Тут же старинные хрустальные графины.