– Я кое-что раздобыл, – ответил Генри. – Кое-что очень важное.

Он так тараторил, что последнее слово состояло из одних только согласных: ИМПРТНТ.

Important? Петраков насторожился. В середине июня из Москвы поступило распоряжение выяснить, не въехали ли в страну граждане Грузии, некие братья-близнецы Беридзе, скорее всего, скрывающиеся под другой фамилией. Насколько Петраков понял, точных сведений об их местонахождении у ФСБ не было, однако он поднял на ноги всех своих информаторов, мысленно положив себе в карман пару сотен долларов, которые планировал списать на оплату поисков. Неужели Генри действительно пронюхал что-то? Или просто морочит Петракову голову, рассчитывая урвать несколько лишних десятков тысяч шиллингов? Мальчонка уже получил пятьдесят тысяч, что соответствовало примерно пятнадцати долларам. Платить ему больше было не в правилах Петракова.

– Что именно ты раздобыл? – сухо спросил он, ставя стаканчик на место.

– Меня возили к генералу. Я провел там целых два дня, – гордо произнес Генри.

Подразумевался генерал-майор Тананзе, назвать которого серым кардиналом мешал цвет его очень темной, почти эбонитовой кожи. Он был одной из самых важных персон в Уганде и обожал худеньких, шустрых, голодных оборванцев, предпочтительно сирот. Генри полностью соответствовал всем этим параметрам. Маленький курчавый гомик с невинным взглядом и порочной улыбкой.

– По-твоему, меня интересуют твои похождения? – осведомился Петраков.

Он вытащил из стаканчика карандаш, взял листок бумаги и на всякий случай приготовился записывать. Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

– Один раз он привел меня в свой кабинет, – продолжал Генри. – Я увидел там документы. Они лежали на столе.

– Какие документы?

– Вы их увидите, мистер. Я сунул их в этот… в ксерокс. Копии при мне. Я хочу за них миллион.

Карандаш в пальцах Петракова изобразил на бумаге цифру 1 000 000. Долларовый символ он рисовать не стал. Разумеется, подразумевались местные шиллинги. На самой крупной купюре достоинством в 50 тысяч были изображены трудолюбивые негры, собирающие урожай. На самой мелкой, тысячной, – первобытное каменное жилище, откуда они вылезли.

– О вознаграждении поговорим при встрече, – сказал Петраков, прикидывая, что малолетний осведомитель мог затребовать в два раза больше, почему бы и нет? – Но сначала я должен взглянуть на документы. Ты где?

Он взял карандаш на изготовку.

– В городе, – ответил Генри. – Я смылся от генерала, как только сделал копии.

Петраков застыл, сжимая карандаш:

– Смылся?

– Ага. – Генри то ли хихикнул, то ли всхлипнул. – За мной была погоня. Наверное, генерал догадался.

Грифель карандаша, прижатый к листочку, хрустнул. Петраков швырнул его на пол.

– Идиот! – воскликнул он. – Кто тебя просил бежать? Надо было задержаться, чтобы не вызвать подозрений.

– Вы сами говорили, что дело срочное, – напомнил Генри. – И обещали хорошо заплатить.

– Ты о чем-нибудь, кроме денег, способен думать?

– Конечно. Так когда мы встретимся, мистер?

На часах было восемь вечера. В последнее время Петраков засиживался на работе допоздна, чтобы поменьше видеться с женой, наставившей ему рога с одним улыбчивым молодцем из дипломатического корпуса США. «Сука, – подумал он. – Лживая, похотливая сука».

– Что? – подал голос Генри.

Петраков досадливо поджал маленькие розовые губки. Это все нервы. Прежде у него не было привычки произносить затаенные мысли вслух.

– Never mind, – сказал он. – Не обращай внимания.

Невидимый Генри ойкнул.

– Они идут, – прошипел он.

– Кто?

– Те двое, что гнались за мной в саванне. Наверное, опять ищут меня.

«Набивает цену, – решил Петраков. – Хочет заставить меня раскошелиться. Все эти черные одинаковы. Бездельники, воры и жулики. Во всех заложено одно и то же, только в разных пропорциях».

– Полагаю, ты ошибаешься, Генри, – сказал он. – Полагаю, никто тебя не ищет.

Мальчишка не уловил сарказма:

– Ищут. Они рядом.

– И что ты намерен делать?

– Встретиться с вами и получить свои денежки, – был торопливый ответ. – Приходите в «Империал Синема», мистер. Сегодня в десять. Я вас найду.

Связь оборвалась. Петраков сверился с часами и вновь сел за пасьянс. Какое-то смутное волнение нарастало в его груди. И невозможно было разобрать, тревога это или предчувствие большой удачи.

* * *

Без пятнадцати девять Петраков вышел на улицу, решив слегка перекусить перед встречей. К нему тотчас подкатил шоколадный парень на велотакси. Его трескучий, нещадно чадящий агрегат назывался бода-бода, потому что в свое время эти юркие мотоциклы перевозили пассажиров от границы до границы – from border to border. Теперь бода-бода лавировали преимущественно между городскими бордюрами. Петраков никогда не пользовался их услугами. Так же как не ездил в местных маршрутках, именуемых матату. Обитатели Кампалы вызывали у него брезгливость. А за что их можно было любить или хотя бы уважать?

Уганда принадлежала к полутора десяткам самых нищих стран мира с ужасающим уровнем бедности и преступности. Все эти народы, когда-то объединенные в одну британскую колонию, упорно не желали жить вместе, затевая все новые и новые междоусобицы. Тон задавали этнические угандийцы, навязывавшие остальным вкусы, взгляды, обычаи, культуру. Гражданские войны сделались явлением регулярным и почти обыденным, как сезоны дождей или засуха, и во время политических кризисов пепел пожарищ заменял выжившим соль. Самые страшные времена настали с приходом к власти африканского «отца народов», фельдмаршала Иди Амина, провозгласившего себя «повелителем всей живности на земле и в море», оставившего после себя трехсоттысячную гору трупов соотечественников. Сам он, к счастью, давно издох, однако население Уганды оставалось все таким же нищим, исхудавшая скотина шаталась от ветра, а вдоль разбитых дорог возвышались кучи мусора, над которыми кружили грифы и коршуны.

И запах, этот неистребимый запах гнили, падали и разложения!

Садясь в машину, Петраков не стал открывать окна, предпочитая духоту вони бедных кварталов. Спустившись с холма Накасеро, на котором сосредоточился центр столицы, он вплотную приблизился к миру, где царили средневековые, а порой и первобытные нравы. Здесь испражнялись на улице, избивали жен, исполняли какие-то дикие колдовские обряды и продавали детей. Взывать к полиции было так же бесполезно, как к древним африканским божкам. В трущобах Кампалы царили свои собственные законы, не прописанные в кодексе.

Не углубляясь в этот опасный лабиринт, Петраков остановил свой лимонный «Форд» возле ресторанчика «Литтл Парадайз», где кормили дешево, но сытно и плотно. Расположившись на веранде под тростниковым навесом, он полакомился вкуснейшим матоке – пюре из зеленых бананов в арахисовом соусе, а заодно умял большущий блин, в который был завернут помидорный омлет и обжаренная на гриле кукуруза. К сожалению, трапезничать пришлось под бой уличных барабанов, от которых жутко разболелась голова. Шуметь в Африке было так же естественно, как на молодежной тусовке. Здесь все орали, гоготали, слушали громкую музыку или – что было хуже всего – музицировали сами. Петраков, склонный к созерцательным размышлениям, лишь досадливо морщился.