Перемена в нашем понимании движения, от импетуса к инерции, меняет основной модус нашего отношения к реальности. Как таковая, эта перемена является событием: на самом первоначальном уровне событие не является чем-то происходящим в мире, но изменением самой рамки, через которую мы воспринимаем мир и действуем в нем. Подобная рамка может быть иногда прямо представлена нам как вымысел, позволяющий нам, тем не менее, опосредованно говорить правду. Хорошим примером «истин, устроенных как вымысел» являются те романы (или фильмы), в которых пьеса, сыгранная персонажами как часть сюжета, повторяет любовные связи персонажей в их настоящей жизни, например фильм о постановке «Отелло», в котором актер, играющий Отелло, действительно ревнует и в заключительной сцене постановки действительно душит актрису, играющую Дездемону, до смерти. Роман Джейн Остин «Мэнсфилд-Парк» дает ранний пример такого приема. Фанни Прайс, молодая девушка из бедной семьи, воспитывается сэром Томасом Бертрамом в Мэнсфилд-Парк вместе со своими кузенами и кузинами – Томом, Эдмундом, Марией и Джулией. К ней относятся как к второсортному члену семьи, только Эдмунд к ней по-настоящему добр, и со временем между ними вспыхивает нежная любовь. Когда все дети взрослеют, строгий глава семейства сэр Томас уезжает на год, и в это время деревню посещает Генри Кроуфорд со своей сестрой Мэри, человек модный и светский. Их приезд вызывает серию романтических связей. Молодые люди решают поставить пьесу «Обет возлюбленных». Эдмунд и Фанни оба сначала выступают против, считая, что сэр Томас не одобрил бы этот замысел. Но Эдмунда в конце концов убеждают, и он нехотя соглашается сыграть роль Ангальта, возлюбленного персонажа, играемого Мэри Кроуфорд, чтобы эта роль не досталась человеку постороннему. Пьеса предоставляет Мэри и Эдмунду способ поговорить о любви и замужестве, а также возможность для флирта Генри и Марии. Ко всеобщему разочарованию, сэр Томас неожиданно приезжает посредине репетиции и рушит все планы[7]. Но до того момента мы видим в романе предполагаемый вымысел, замещающий реальность, которую никто не желает признавать.

Зачастую в повествовании мы видим, о чем понастоящему идет речь, только благодаря подобной смене перспективы. Настоящим шедевром Душана Макавеева, куда лучшим, чем известный, более поздний «В. Р. Мистерии организма», является фильм «Невинность без защиты», уникальным образом построенный как фильм внутри фильма. Его герой – Драголюб Алексич, пожилой сербский воздушный акробат, выполнявший трюки, свисая из самолетов, и снявший в Белграде во время немецкой военной оккупации Сербии до смешного сентиментальную мелодраму с тем же названием. Фильм Макавеева включает в себя эту мелодраму полностью, а также интервью с Алексичем и другие документальные кадры. Ключом к фильму является взаимоотношение между этими двумя уровнями и вопрос, который они ставят: чья невинность лишена защиты? Фильм Алекси-ча отвечает: девочки, которую он спас от махинаций ее злой мачехи и мужчины, которому мачеха хотела отдать ее в жены. Но истинный ответ иной: «беззащитная невинность» – невинность самого Алексича, занимающегося акробатикой и в пожилом возрасте, выставляющего свое тело перед камерой, играющего и поющего, преследуемого и высмеянного сначала немцами, затем послевоенными коммунистами и, наконец, самими зрителями фильма, которые не могут не смеяться над его абсурдно наивными выступлениями. Чем дальше мы смотрим фильм Макавеева, тем яснее становится пафос безусловной верности Алексича его акробатической миссии. Что может быть более абсурдно трагичным, чем видеть старого человека в своем подвале, свисающего на зубах с цепи и вращающего телом на камеру? Разве он не выставляет себя в таком виде для взглядов публики во всей своей невинности, неспособный защитить себя от их насмешек? Событийным моментом этого фильма является перемена нашей точки зрения в тот момент, когда мы понимаем, что истинная невинность, нуждающаяся в защите, – невинность Алексича, несмотря на то, что он выступает героем фильма. Событие здесь – обнажение реальности, которую никто не хотел признавать, но которая стала откровением и изменила условия игры.

В Голливуде рамкой всех рамок, конечно же, является начало отношений в паре. Вот так статья в английской Википедии описывает последнюю сцену научно-фантастического триллера Спилберга «Супер 8»: «В финальной сцене фильма космический корабль улетает обратно на планету инопланетянина, а Джо и Элис наблюдают, держась за руки». Пара сходится – «создается», – когда Нечто, то, что Лакан назвал бы «травматическим третьим», стоящее неясным препятствием на пути создании пары, наконец побеждено и исчезает. Роль препятствия неясна, так как оно хотя и зловеще, но изначально необходимо, чтобы свести пару вместе. Оно – задача, которую они должны решить, преграда, которую они должны преодолеть, чтобы понять, что они хотят быть вместе[8].

Как можно подорвать эту повествовательную рамку, подчиняющую встречу с Нечто производству пары? Возьмем классический научно-фантастический роман Станислава Лема «Солярис» и его экранизацию 1972 года, снятую Андреем Тарковским. Солярис – это история работающего на космическое агентство психолога, Кельвина, которого посылают на полузаброшенную космическую станцию на орбите недавно открытой планеты Солярис, где в последнее время стали происходить странные вещи (ученые сходят с ума, галлюцинируют, кончают с собой). Планета Солярис покрыта океаном некой непрерывно движущейся жидкости, время от времени имитирующей узнаваемые формы – не только замысловатые геометрические фигуры, но и гигантские детские тела или целые здания. Хотя все попытки связи с планетой терпят неудачу, ученые выдвигают гипотезу, что Солярис – гигантский мозг, каким-то образом читающий наши мысли. Через некоторое время после своего приезда Кельвин просыпается в постели со своей покойной женой Хари, покончившей с собой годами ранее на земле после размолвки с ним. Он никак не может отделаться от Хари – все попытки от нее избавиться с треском проваливаются (после того как он отправляет ее в космос в ракете, она рематериализуется на следующий же день), а анализ ее тканей показывает, что она не состоит из атомов, как реальные люди. Ниже определенного микроуровня в ее тканях нет ничего, только пустота. Кельвин в конце концов понимает, что гигантский мозг Солярис непосредственным образом материализует наши самые сокровенные фантазии, поддерживающие наши желания. Он – машина, материализующая в реальности объект моих важнейших фантазий, который я никогда не был бы готов принять в реальности, хотя вся моя духовная жизнь вращается вокруг него. Хари является материализацией самых сокровенных травматических фантазий Кельвина.