Семнадцатью этажами ниже ее окна парамедики погрузили своего пассажира и хлопнули дверьми. В здании напротив погас свет.

Вместо папашки Митци увидела очертания своего собственного отражения. Она помахала рукой, и отражение помахало в ответ.

Зазвонил телефон. «Скорой» уже не было.

Одинокое и недостижимое отражение подняло руку и поднесло отражение телефона к уху, помахав свободной рукой – прощаясь то ли со спасателями, то ли с мертвецом, то ли с настоящей Митци.

Робб поколдовал, и Фостера отпустили. Из аэропорта поехали перекусить в дайнер. Сели за столик неподалеку от женщины в гигантских солнцезащитных очках; та все двигала какой-то сверток к своему собеседнику напротив, а тот двигал сверток обратно. В таких очках ее бы и мать родная не узнала. Женщина повозилась с телефоном. Щелкнув ручкой, черкнула что-то в записной книжке.

Официантка не успела подать яичницу, как Робб закрыл лицо ладонями и разрыдался.

– Во всем виновата Май, – приглушенно всхлипывал он сквозь пальцы. – Все не так.

Жена Робба, Май, бросила его после жуткой гибели ребенка. Фостеру не раз доводилось услышать этот рассказ в группе поддержки. Робб откинул полу пиджака, и показалась наплечная кобура, в ней, незаметно прижавшись к ребрам, сидел пистолет. Робб вытер глаза бумажной салфеткой, нашарил пряжку и ремешок застежки другой рукой, отстегнул кобуру и положил пистолет на стол между ними.

– Мне сейчас нельзя с ним ходить. Я за себя не отвечаю. Если я выйду отсюда с оружием…

Он подвинул пистолет Фостеру. Фостер вернул оружие таким же движением. Тяжелая сталь гулко скользнула по ламинированному пластику с треском электростатического разряда. Все вокруг в оцепенении замерли.

Двое мужчин сидели за столом. Один рыдал. Между ними лежал пистолет. Окружающие глазели. Женщина в огромных очках смотрела на них.

– Пожалуйста, – упрашивал Робб, – только на время, возьми его себе.

После того, что случилось в аэропорту, за Фостером был должок. Поэтому Фостер взял пистолет.

Митци приехала в дайнер, прошла к столику в конце зала. Продюсер, Шло, уже ее ждал. У Митци подвисли два невыполненных заказа, так что работа была не нужна. Но ведь это Шло, он как родной. К тому же здесь, в Голливуде, кто не хочет стать героем? Митци скользнула за столик и спросила:

– Ты уже был на студии «Ай-Эл-Эм»?

Собеседник помолчал. В этом весь Шло. У него речевые замашки человека, который днюет и ночует в мобильнике. Человека, который понимает: задержки в спутниковой связи вынуждают говорить с расстановкой. Ответил Шло после внушительной паузы:

– «Ай-Эл-Эм» не про тебя.

Даже с глазу на глаз, за одним столиком, Шло был громогласен. Будто всю жизнь только и делал, что орал по громкой связи в машине.

Большой Шло поднял руку, провел по щетине на подбородке, явно разглядывая свое отражение в ее очках. В помещении темные очки палили ее с потрохам:

– Вижу, перебрала вчера слегка?

– Я на «ксанаксе».

Он ткнул в нее своим толстенным пальцем. На запястье сверкнула рубиновая запонка.

– Прислать еще?

На такое хамство Митци отвечать не стала.

– Если организму не хватает магния, лопай бразильские орехи. – Шло прикрыл рот ладонью и шепнул: – Знаешь, мы в детстве называли их «афроамериканские пальчики». – Он сочно гоготнул над собственной шуткой.

Митци жгла его гневным взглядом сквозь поднятый стакан, но свет люминесцентных ламп колол глаза.

Шло протянул к ней через стол мохнатую мясистую лапищу:

– Ты просто вылитая мать. Вот ведь была душа человек.

Нежно коснулся пальцами ее щеки.

– И совсем не похожа на отца. Большего мудилы я в жизни не встречал.

Митци оттолкнула руку. Головная боль врезалась в шею, оттуда ударила по плечам, в позвоночник. Она лишь из принципа упомянула «Ай-Эл-Эм», всего-то закинула наживку. Но Митци есть Митци: избегая прямого взгляда, жестом подозвала официантку и лишь затем сказала:

– Позвони Дженкинс, она справится.

Выждав паузу, Шло ответил:

– Дженкинс за такое не возьмется.

Господи, как же он орет.

Митци положила телефон на стол. Размотала проводок наушников, воткнула в телефон:

– Ты сейчас такой вопль услышишь, что ой-вей.

Большой Шло только отмахнулся, для него крик – это всего лишь крик.

Жалкие ничтожества, подумала Митци. Где им понять? Люди вот думают, что это хрустит кость, когда ее ломают. На самом деле достали пучок сельдерея из морозилки, завернули в кусок замши и хрясь его напополам. Откуда им знать, с каким звуком черепушка встречается с тротуаром после прыжка с небоскреба? А это лишь соленые крекеры: налепили в два слоя на арбуз и хрясь его бейсбольной битой.

Возьми любого киномана, тот и скажет, что все ножи входят в тело с одинаковым звуком. Откуда этим безмозглым бедолагам знать, с каким звуком хлещет струя крови из артерии? Разве только самим в аварии с лобовым ударом побывать.

Шло поднял пухлый пакет с диванчика. Протянул через стол. По липкому следу клея было видно, откуда сорвали наклейку с адресом.

Митци заглянула в пакет и провела пальцем по верхней пачке купюр. Только сотенные, много пачек: видимо, заказ будет адским.

Внезапно над ухом лопнул пузырь жвачки. У стола стояла официантка. Девочка не выглядела ярко размалеванной дурой из Лос-Анджелеса, каких много, не безмозглая блондинка. Слишком долго она смотрела на Шло, слишком резко отвернулась. Значит, узнала. Спинку выпрямила, грудку выпятила, подбородочек задрала. Повертела носиком налево и направо, чтоб мордашку с обеих сторон показать, и спросила: